Я наверняка знала, что уеду в Японию с Уэсуги, но не могла не понимать, что, как бы страстно ни любила эту прекрасную и необычную страну, не смогу жить по ее неписаным законам всегда. В качестве супруги Нобунага я перестану быть европейской женщиной, и мне никто не захочет прощать те промахи, которые скрепя сердце прощают чужакам. Я никогда не стану в Стране восходящего солнца настолько своей, чтобы Нобунага чувствовал себя счастливым. Правда, я честно собиралась попробовать. Между мной и Японией стоял только Жорж. Но как оставить его одного в момент, когда он уже потерял надежду на будущее и страну, в которой родился и вырос, я не представляла.

* * *

Они застыли как изваяния и стояли так долго, что Разумовский ощутил болезненный укол ревности. Макс не предупреждал его, что собирается, как клещ, вцепиться в Нику и не отрываться от нее. К тому же он довольно глупо ощущал себя в тесном коридорчике, нагруженный шампанским, цветами и тортом. «Мы чужие на этом празднике жизни», – говорил в таких случаях великий комбинатор. Пора было напомнить о своем присутствии.
– У тебя никто не брал трубку всю ночь и весь день! – выпалил Игорь.
– То есть ты хочешь сказать, что звонил мне сутки напролет? – ужаснулась Ника, наконец отрываясь от Одинцова.
Игорю показалось, что старый друг нехотя разомкнул объятия.
– С перерывами на кормление и разговоры с Максом, – уточнил он. – Так же и рехнуться можно от волнения. Совесть у некоторых есть?
– Остались остатки, мешают работать, – машинально ответила она.
Макс радостно заржал.
– Ты чего? – забеспокоился Игорь.
– Хорошо-то как! Словно на десять лет назад вернулся. Это же Леркина любимая присказка.
– Ну, у меня любимых присказок вагон и маленькая тележка, – улыбнулась Ника. – Странно, что ты все это помнишь.
– Мне и самому странно, – признался Макс.
– Никак не могу привыкнуть, что он зовет тебя Леркой, а не Никой, – смущенно вставил Игорь. – Трудно будет переучиваться, так что не обращай внимания и не обижайся, если я первое время стану ошибаться.
– И думать не моги! Я теперь есть и останусь Вероникой Валентиновной Казанской, так что это Максу предстоит переучиваться. А кем я была, существенного значения не имеет.
– Если бы… – печально взглянул на нее Одинцов.
Она поняла его с полуслова:
– Что, завертелась карусель?
– Даже не знаю, с чего начинать.
– Начни с себя, Макс. Я ведь была уверена, что ты погиб тогда вместе с остальными. Там, в Аргентине.
– Ты знала, где мы были?!!
– Когда вас отправляли, конечно, не знала. А когда стало известно, что вас… что вы… – Она сморгнула пушистыми ресницами и с некоторым изумлением произнесла: – Черт, кажется, я стала сентиментальной на старости лет. Словом, ты меня понимаешь. Так вот, когда все это произошло, Уэсуги непременно хотел выяснить, как могло статься, что прекрасно подготовленные ребята, не олухи, не новички зеленые, да еще с Петром Великим во главе, полегли поголовно. Он ведь считал виноватым себя. И я попросила Криса, чтобы он покопался в файлах и сунул нос куда следует.
Ты не смотри на меня безумными глазами, я его честно предупредила, какой это бешеный риск. Но Крис даже глазом не моргнул, когда соглашался. По-моему, к тому времени его окончательно достали наши беспорядки.
– И тебе известно, что случилось? – спросил Макс, белея на глазах.
– А тебе? – Ее голос отчего-то стал жестким и шершавым, словно наждачная бумага.
– Я уверен, что нас подставили. Но кто, зачем, почему? Я полтора года провалялся в госпитале. Очень многого не помню. Игореша со мной возился как с младенцем… – Он растерянно развел руками. – Ты, наверное, уже догадалась, что господин Разумовский и есть тот самый мой школьный, товарищ, с которым мы пытались удрать в пираты.! Помнишь, я тебе как-то рассказывал?
– Рассказывал. И не раз, – ответила она, обращаясь почему-то к Игорю. – Он очень много о тебе рассказывал, и очень тепло. Теперь я понимаю почему.
– Ты будто и не удивлена тем, что мы заново познакомились, – с некоторой даже обидой протянул Макс.
– А чему тут удивляться? Я всегда говорила, что Киев – это очень маленькая деревня. Все всех знают.

* * *

Они сидели в комнате, по-прежнему освещаемой только светом пяти свечей. Пахло теплым воском, сладким кремом, коньяком и – едва уловимо розами. По стенам метались лохматые испуганные тени. Ника встала со своего места, подошла к креслу, в котором сидел сгорбленный Макс, обняла его за плечи, поцеловала в висок.
– Бедный, бедный мой мальчик.
И столько боли слышалось в ее голосе, что Игорь внезапно подумал, что он совершенно не хочет знать, что же там происходило – в этой далекой Аргентине, не хочет, чтобы еще раз переживали боль и горе самые близкие его люди. Он просто хочет схватить Нику в охапку, обнять, защитить от всего – в том числе и от страшного прошлого. И увезти ее куда-нибудь далеко-далеко.
Подполковник Одинцов первым нарушил воцарившуюся тишину.
– Ты мне скажи, почему ты не уехала с Уэсуги? И вообще, как он, что с ним? Он хотя бы тебе пишет?
Она улыбнулась. Улыбкой ясной и светлой, и Разумовский немного позавидовал японцу, при воспоминании о котором его Ника так улыбалась. И еще успел подумать, что, наверное, они вместе, они счастливы – а то, что он об этом не знает, так он вообще о ней ничего не знает, даже настоящего имени, как выяснилось.
Они с Максом всегда работали на одной волне. Игорь вообще был убежден, что близкие люди мыслят одну и ту же мысль в одно и то же время, а если нет, то это не близкие люди. И поэтому Макс вслух проговорил:
– Вы ведь до сих пор вместе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77