Мой отец руководил крупной корпорацией по производству сельскохозяйственных орудий, предназначенных для обработки почвы самых разных планет. Химико-ботанический институт разрабатывал специфические удобрения и занимался селекцией - не без успеха, потому что мы непрерывно богатели. Я знал об этом из язвительных замечаний дедушки, которые тот нередко делал во время семейных обедов.
Говорили, будто отец правит своими подчиненными железной рукой, - чему, глядя на его фигуру, трепыхающуюся внутри шелковой домашней куртки, невозможно было поверить. Впрочем, рассказу о бойкой девице из отдела химических исследований, выведенной моим отцом из зала заседаний за ухо, я верил вполне.
Сейчас, когда он стоял в конце галереи, казалось, будто убийцы Гнеты занесли мечи прямо над ухом моего отца. Особенно зловеще сверкал нарисованный глаз над шелковым плечом отцовой домашней куртки.
- Иезус на троне! - воскликнул отец. - Бугго! Тебя уже выпустили? Мы ждали только через…
- Ну да! - крикнула Бугго, перебивая его.
- Но почему?.. - промямлил отец.
- А не доказали!
Отец как-то непонятно двинул ртом и зашлепал к сестре навстречу.
Они были похожи - оба носатые, с той характерной зеленовато-бледной смуглостью кожи, которая отличает всех представителей рода Анео, и совершенно белыми волосами. У Бугго они имели желтоватый оттенок - впрочем, я подозревал, что они были просто грязные. Отец нехотя обнял ее, а Бугго хорошенько постучала его кулаком по спине, отчего он утробно крякнул и высвободился поскорее.
- Жить будешь, конечно, здесь? - спросил он.
Она весело кивнула.
Отец вздохнул, пошевелил носом.
- Работать хочешь?
- Нет!
- Если надумаешь, скажи.
- Я уже сказала - нет. Я старая дева. Хочу бездельничать.
- А, - молвил отец. - Я велю, чтобы тебе приготовили комнаты. Прислугу дать?
- Если не жалко.
- Не жалко.
- Я ведь бить буду, - предупредила Бугго.
- А мне не жалко, - повторил отец. - Бей себе на здоровье.
- Скажи, брат, - спросила Бугго, - моя старая комната свободна? Та, детская?
- Не знаю.
А я знал. Там обитали трое или четверо приживал, такие вздорные и пьяные, что невозможно было даже разобрать: мужского или женского они пола. Кажется, один из них приходился племянником (или племянницей) заслуженного сотрудника отцовской корпорации, к тому времени уже умершего, а прочие завелись от первого сами собою, едва он только свил тряпичное гнездо в бывшей теткиной детской. Следует отдать должное подобной породе людей: обычно они ничего не разрушают и не ломают (почему, как установлено было чуть позднее, и все теткины куклы, дневники и веера оказались на прежнем месте, кроме одного перламутрового, проданного приживалами в критическую минуту с целью покупки штофа), но только привносят свое и почти исключительно своим и пользуются. Поэтому после скорбного исхода всей шайки комната почти сразу обрела первоначальный вид. Вместе с приживалами, как казалось, ушел и запах их, и даже весь мусор, кроме прилипшего, но и тот словно бы рвался отлепиться и устремиться вслед за господами, кои некогда призвали его из небытия к бытию.
Таким образом, тетя Бугго водворилась в свои владения почти мгновенно. Принесли чистое белье, набрали платьев - со шнурами, пряжками и металлическими розами на плечах - моды трех последних сезонов; а кроме того, доставили тетрадь в сафьяновом переплете и несколько перьев, поскольку тетя объявила о намерении писать.
Обиталище тети Бугго располагалось между моей комнатой и покойчиками трех моих сестер - Одило, Марцероло и Кнойзо. Все три были уже барышни и со мною почти не водились. В те годы я считал их задаваками и пустыми созданиями; на самом деле они были добры, смешливы и хороши собой, даже Одило, самая старшая, обладательница фамильного носа.
Наш брат Гатта жил чуть в стороне, рядом с кладовкой, чтобы болтовня обитающих по соседству не мешала ему читать, размышлять и молиться. Я помню Гатту задумчивым, немного грустным, а иногда - грозным. Он представлялся мне чем-то вроде Ангела - так я к нему и относился.
К семейному обеду тетя Бугго спустилась, облаченная в просторное платье с множеством свисающих отовсюду длинных золотых и серебряных лент. При каждом причудливом шаге Бугго (а у нее, как я вскоре установил, было пять различных способов хромать) эти ленты извивались, как будто переговаривались между собой или неодобрительно отскакивали друг от друга в разные стороны.
Дед уже сидел за столом, когда она явилась, и с интересом разглядывал соус. Он всегда так делал, пытаясь угадать ингредиенты, поскольку считал себя великим химиком. Завидев Бугго, он сперва замер, а потом вдруг закричал:
- Первенец! Вот так дела!
Бугго запрыгала к нему, дергая плечом. Дед выскочил из-за стола и устремился к ней навстречу.
- Ты что, удрала?
- Нет! За недостатком улик!
Дед остановился, не добежав до дочери два шага, и неудержимо захохотал, а Бугго, налетев на него, так и оплела старика взметнувшимися лентами.
За обедом дед рассказал памятный случай из детства старшей дочери. Эту историю я слышал от него впервые, и она так поразила мое воображение, что той же ночью мне приснилась. Полагаю, за долгое время постепенно смешались и слились воедино подлинное происшествие, то, что пригрезилось мне ночью, и то, что было искажено за годы хранения в дедовой, не вполне твердой, памяти. Однако за неимением лучшей копии предъявляю ту несовершенную, которой располагаю.
При взгляде в прошлое, свое и чужое, назад, в стремительно распахивающуюся анфиладу комнат, я неприметно для себя проскакиваю ту первую, которая может считаться моей по праву, и оказываюсь в других, более ранних, отцовских и дедовых, где и принимаюсь хозяйничать, как в своих собственных, погруженный в иллюзию огромности присвоенных мною воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24