Они вернулись с богатой добычей. Меня это почти не обрадовало. Несколько человек погибли на чужбине. Ни моего супруга, ни Фритьофа не было среди погибших.
— Такова наша судьба, — сказала я им.
Камень стоял во дворе.
— Ты молодец, — сказал Гудред.
Я промолчала.
Он сказал:
— Мы вырежем на нем: Я рубил людей.
В ту осень я родила ему сына.

Но Фритьоф был уже не такой, как прежде. Я поняла: что-то, наверно, произошло с ним в Ирландии или по пути домой. Он молчал — зачем ему было говорить со мной? Однажды вечером мы встретились у льняного поля. Случайно… да, да, можешь не верить, если не хочешь! — вдруг закричала старая женщина, приподнявшись на скамье. — Не веришь, что это было случайно? Все ушли в капище. Мы знали, что они пробудут там долго.
Он сказал мне:
— И я тоже убивал людей… Я смотрел на тех, кого убивал, и со мной что-то случилось. Радость исчезла. Она уже никогда не вернется ко мне. Поэтому я хочу поговорить с тобой.
— Хочешь поговорить?
— Ты жена конунга, а я твой слуга. Только один раз мы были мужчиной и женщиной… И это никогда не повторится. Никогда, слышишь! — Он закричал и рванул меня за платье, лицо у него почернело. — Можешь ты это понять или ты слишком слаба для правды? Никогда! Но я мужчина. Поэтому мне нужна другая…
Сперва я молчала, потом долго-долго плакала, он гладил меня по волосам — уже не в первый раз. Но зато в последний. Я посмотрела на его руку, лежащую у меня на коленях: еще мягкая, и все-таки это была уже рука воина — жилистая, сухая, загорелая, с ласковым теплом в кончиках пальцев.
Он рассказал мне, кто она. И прибавил:
— В твоей власти убить ее.
Это оказалась та женщина, которая знала руны, имени ее я не помню.
— Она для меня осталась безымянной, — кричит вдруг старая королева Усеберга и, подобрав юбку, бросается на меня, с ее синеватых старческих губ в лицо мне летят брызги слюны.
— Ты не веришь, что она для меня безымянна?
— Верю. Конечно, верю, — говорю я.
— И он ушел от меня. Я стояла на коленях и плакала. Подол юбки был у меня подогнут, и я исцарапала колени, но юбка прикрыла царапины. Он ушел.
Я знала, теперь он насыплет в ее башмаки льняного семени, чтобы она понесла. На другую ночь я взяла ее башмаки и высыпала из них льняное семя. И со злобной улыбкой насыпала в них конопли. Но когда началась зима, она была уже в тягости.

В Усеберге жила одна старая женщина, которая потеряла рассудок. С самого утра и до позднего вечера она неутомимо ходила из дома в дом по всей усадьбе, распевая песни. Ее надтреснутый голос донимал всех. Она пришла и в те покои, где сидели мы с королевой. Королева подала мне знак, и мы склонились друг к другу, сделав вид, что не замечаем старуху, она дважды обошла вокруг стола и удалилась. Королева сказала:
— У нее был муж. В одном сражении, далеко отсюда, в Швеции, его взяли в плен и посадили в погреб; наверно, о нем забыли, потому что он умер от жажды. Слух об этом дошел до нее. И ее бедный разум помутился. Сперва она долго отказывалась пить, чтобы испытать такую же жажду, какую испытал ее муж. Потом начала ткать. Она ткет сермягу, чтобы когда-нибудь выкупить его на свободу. Но ткачиха она никудышная. И не помнит, что ее муж уже пятнадцать лет как умер. Мы все молчим про это, никто не решается сказать ей правду. Вот она и живет надеждой.
До нас снова донесся ее голос, он удалялся. Старуха обошла все помещение усадьбы и наконец словно растаяла в светлом летнем дне.
— Есть же такие, — сказала королева. — Иногда я спрашиваю себя, может, мне следует приказать, чтобы ее убили?
Но у меня не поднимается на это рука.

Королева рассказывала:
— Знаки были дурные. Из дома через порог полз червяк, но потом он повернулся и пополз обратно. Я разрезала его пополам. И увидела, что в этом червяке сидит другой. Он извивался, повернувшись ко мне более острым концом. Я подошла к очагу, и меня вырвало.
Я гадала в те дни и на крови, на овечьей крови, может потому, что умные женщины говорили, будто все, сказанное овечьей кровью, в общем-то, мало значит. Это и утешило меня, когда я увидела, что ничего хорошего она не обещает: кровь потекла в мою сторону, хотя я плеснула на кусок дерева гораздо больше крови, чем разрешал старый обычай. Тогда я погадала снова, теперь на бычьей крови. Кровью я хорошенько смазала себе изнутри ноздри, намазала веки, трижды пошептала над остальной кровью, а потом вылила два маленьких ковшика на кусок дерева и внимательно следила, куда она потечет. Она потекла в мою сторону.
И все-таки я отважилась на последнюю попытку: взяла собственную кровь — взять кровь своего ребенка я не решилась. На рассвете, когда солнце еще не поднялось над Слагеном и Усебергом, я уколола себя ножом и собрала свою кровь. Выплеснула ее на деревяшку и закрыла глаза. Открыв их, я увидела, что кровь течет в мою сторону.
А кроме того — потому я и закричала, и служанка, спавшая у порога, испуганно вскочила, — в крови был червяк!
Я бы могла направить эту кровь на другого, если бы осмелилась заплатить его жизнью за свою. Я вышла из дома. Над болотом плавал туман, и день уже начал сочиться с пологих гор, окружающих Усеберг. В зените небо было чистое. Я увидела там орла: выжидая чего-то, он парил на своих сильных крыльях и не улетал, даже когда я крикнула и замахала на него руками.
Тут я встретила своего покойного отца.
Он вышел из хлопьев тумана и направился в мою сторону, но, не заметив меня, прошел мимо. Я прижала руки к груди и хотела заговорить с ним, но у меня пропал голос, и меня била дрожь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65