Это мало помогло. Дружинники стояли на своем. В конце концов конунг был вынужден отдать приказ, чтобы котел – с вмятинами и полоской жира, такой привлекательный, соблазнительнее любой потаскухи, прошедший с нами огонь и воду, сосуд утешения после трудного дня, один из победителей битвы при Кальвскинни, где пали многие герои – этот котел должны были увезти к морю и утопить.
Кормилец долго плакал.
***
Вот что я помню о том, кто таскал точильные камни конунга в заплечном мешке:
Хельги Ячменное Пузо прежде носил точильные оселки в заплечном мешке. Но в битве при Кальвскинни он употребил эти камни иначе: швырнул один камень в голову конюшьего Эрлинга Кривого и убил его. Перед битвой Сверрир сказал людям: – Каждый, кто убьет конюшего, станет сам конюшьим. Каждый, кто убьет лендрманна, станет сам лендрманном.
Конунг был не в состоянии сдержать обещание. Одним из недовольных оказался Хельги – честный малый, силач, терпеливый, простой, но безо всяких способностей стать хёвдингом дружины. Однажды он явился требовать обещанного у конунга.
Конунг сказал:
– Ты не обрадуешься, Хельги, если я возложу на тебя все обязанности конюшьего. Но я могу предложить тебе выгодную женитьбу.
Невесту звали Боргхильд из Сельбу. Говорили – хотя нашлись и возражавшие, – что она не знала мужчин до встречи с Хельги. Отец ее владел тремя усадьбами и умер внезапно. Конунг послал дружинников в Сельбу и забрал ее к себе.
Конунг приветствовал Боргхильд в Нидаросе как женщину высокого происхождения. Когда Хельги подвели к ней, она ничем не выказала своей неприязни – ибо получила строгое воспитание, В положенное время после свадьбы она родила дитя. Итак, Хельги – хотя и был разочарован – не мог жаловаться, что променял один точильный камень на другой.
Но прежней великой веры в конунга он с тех пор не питал.
***
Как-то ночью конунг и я надолго засиделись у очага. Он сказал: – Как тебе известно, Аудун, у меня дома остались жена и двое сыновей. Я поклялся Астрид перед отъездом: «Придет день, и я возьму тебя в страну норвежцев!» Она облила меня презрением. Я поклялся вновь и хотел скрепить обет, подняв к небу своих сыновей. Тогда она повернулась и ушла. Пристально глядя им вслед, я пообещал: «Однажды конунг возьмет вас в страну норвежцев!»
Страна пока еще не принадлежит мне целиком, от моря до Швеции. Но Нидарос мой, и они могут жить здесь, а если снова нагрянут враги, Астрид с сыновьями отправится в Сельбу и будет скрываться там, пока мы не изгоним неприятеля. А что еще может случиться, если я заберу их из-за моря?
Он повернулся ко мне, уже не пряча лица. Он сказал:
– Я конунг страны, властитель и раб. Любой из моих поступков вторгается в жизнь других людей горем или радостью. Каждое мое деяние, благое или дурное, умножает или уменьшает мою власть в стране. Двое сыновей в Нидаросе – значит, если конунг Магнус причалит к Нидархольму толковать о мире, я буду сильнее его – ведь у него нет сыновей. Но усилит ли это его волю к миру, – если я окажусь сильнейшим? Мои люди одобрят, что я привезу сюда сыновей. Женщины покинут усадьбы и выйдут приветствовать меня, когда я буду скакать мимо. По разумению народа я стану кротким конунгом, коли у меня жена и двое сыновей в стране. Но во благо мне или в тягость этот слух, будто я кроткий конунг?
Аудун, это мука для меня – и стыд – сидеть здесь, взвешивая все «за» и «против», вонзая разум, как клинок, в мои сокровеннейшие желания. И выбирать. Я не волен, как любой бонд, как ратник, как ты, наконец, Аудун, сказать: я хочу этого, хочу, потому что так кричит мое сердце. Я хочу, но могу ли?
Он долго сидел безмолвно, я тоже. Затем он встал и перешел на мою сторону очага. Сейчас он выглядел старше. Тихо произнес:
– Я ненавижу это, но я должен положить личное на одну чашу весов и бросить холодный расчет, как гирю, на другую.
– Я возьму их сюда, – сказал он.
Я почувствовал теплоту в его голосе и вдруг увидел перед собой Астрид из Киркьюбё, такую, какой она была, когда молодые Сверрир и я скрылись за горизонтом в морской дали. И я понял конунга норвежцев.
***
Послали за Гаутом, и конунг сказал, что хочет отрубить Халльварду голову.
– Эту голову я пошлю с тобой в Вик, оттуда ты постараешься переправить ее в Данию, конунгу Магнусу. Магнус более не будет сомневаться в моей воле к миру. Он приедет в Нидарос, и мы сможем договориться о прекращении войны.
Гаут поблагодарил за оказанную ему честь быть конунговым гонцом, но добавил, что отказывается брать с собой голову.
– Верно, Халльвард не принадлежит к числу моих близких друзей, но мы много раз встречались за доброй беседой. Если ты помнишь, государь, Халльвард пришел в твою дружину с целью убить хотя бы одного человека. Не получилось: в бою он потерял сознание, и ему отсекли палец. Как воин он мне по душе. Он выходит из себя. В прошлом году он был повинен в преступлении. Нарушив твое слово, по закону Халльвард уже покойник. Но разве прощать – не право конунга, коли у того есть сердце?
Гаут складно говорил, но в словах его редко заключалась большая мудрость. Он не разбирался ни в чем, что надлежало знать конунгу, нравится ему это или нет. Конунг Сверрир с усмешкой выслушал Гаута и поблагодарил за откровенность. Он повторил:
– Тебе известно, Гаут, что Магнус ищет мира с нами, а мы с ним. Но цену назначает он. Она может показаться высокой. Однако он не так уж неправ. Нельзя отрицать, что Халльвард убил одного из людей конунга Магнуса. Только моя мягкость причиной тому, что Халльвард жив. И моя строптивость. То, что я позволяю Халльварду слоняться взад-вперед по конунговой усадьбе – знак моего презрения к тому, кто был конунгом страны до меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125