Деньги деньгами, но дело не сводилось только к ним. В облике и манерах человека-груши что-то говорило, что отказывать ему неразумно. Нет, я не испугался, что он устроит мне какую-нибудь гадость, если я посоветую ему проваливать ко всем чертям. Просто мне показалось, что лучше этого не делать.И, само собой, я сгорал от любопытства. Кто он все-таки такой? Если мы не встречались с ним прежде, то почему мне так чертовски знакомо его лицо, и голос, и все остальное? Как он узнал про меня? И вообще какую игру затеял? Если он обыкновенный вор, угадавший во мне своего, то зачем мы кружили друг перед другом, как тропические птахи в брачном ритуале? Я вовсе не ждал, что найду ответы на все эти вопросы, но кое-что может и проясниться, если хорошо подумать. Кроме того, другой работы у меня на примете не было, а деньги в кубышке таяли. Кроме того...Раз или два в месяц я захожу в закусочную на Амстердам-авеню между Семьдесят четвертой и Семьдесят пятой улицами. Владеет закусочной турок со страшными усами, и блюда там готовят сплошь турецкие, хотя не такие страшные. Так вот, опорожнил я там миску чечевичной похлебки — это было через два дня после первой встречи с новоявленным приятелем, — сижу себе за стойкой, жду, когда подадут фаршированные овощи. От нечего делать разглядываю коллекцию пенковых трубок в стеклянном ящике на стене. Этот усатый турок каждую весну уезжает к себе на родину и привозит оттуда чемодан трубок, причем таких, уверяет он, каких даже в магазинах Данхилла не купишь. Сам я трубку не курю, поэтому мне без разницы, но всякий раз, когда я бываю в этой закусочной, смотрю на трубки и стараюсь вспомнить, нет ли у меня доброго знакомого, который курит трубку, чтобы я мог подарить ему одну из них. И на память никто не приходит.Так вот, сижу, жду и вдруг слышу знакомый голос:— Мой старик курил пенковую трубку. Она у него единственная была. Он эту трубку на дню раз шесть раскуривал. Со временем она почернела, как пиковая двойка. Еще у него была специальная рукавица, которую он надевал, когда курил. Усядется, бывало, в свое любимое кресло и посасывает трубочку. А хранил он ее в специальной коробочке. Внутри коробочка была синим бархатом оклеена.— Как в сказке: являешься нежданно-негаданно.— Однажды трубка раскололась, — невозмутимо продолжал мой знакомец. — То ли он уронил ее, то ли стукнул обо что. Или просто от времени — не помню. Память плохая.— Как решето.— Хуже. И что забавно: он не стал покупать себе новую трубку. Ни пенковую, ни из верескового корня. Бросил курить — и все, как будто не баловался всю жизнь. Как вспомню старика, всегда одна мысль приходит на ум. Он, должно быть, думал, что с его трубкой ничего не может случиться. А когда она сломалась, понял: ничто не вечно под луной. А раз так, хрен с ней, с трубкой, и бросил курить. Завязал.— Интересная история. Мораль?— Никакой морали. Просто увидел трубки и вспомнил старика. Впрочем, не хочу портить тебе аппетит, Роденбарр.— Уж подпортил.— Я буду на углу, почищу ботинки. Ты ведь не задержишься?— Думаю, что нет.Он ушел. Я съел фаршированные овощи. Десерт я брать не собирался, но потом подумал: «Какого...» — и съел кусок приторной пахлавы с чашечкой густого, как деготь, турецкого кофе. Захотелось еще чашечку, но я побоялся, что не усну года четыре. Такая перспектива меня не устраивала. Я расплатился с турком и пошел на уголок, к будке чистильщика туфель.Новый знакомец рассказал мне, что требуется, о Дж. Фрэнсисе Флэксфорде, рассказал больше, чем я хотел знать, но не дал ответа ни на один из интересовавших меня вопросов.Я спросил, как его зовут. Он скользнул взглядом своих карих глаз по моему лбу и изобразил на лице крайнее разочарование.— Сказать-то я могу, но что тебе это даст? И где гарантия, что это — мое настоящее имя?— Нет никакой гарантии.— Вот и я говорю: зачем усложнять. Все, что тебе нужно знать, — это где и когда взять шкатулку. Это мы только что прошли. Остается условиться, где и когда ты отдашь ее мне и получишь четыре куска.— Считаешь, и это надо предусмотреть? Я-то думал, что буду заниматься своими делами, а в один прекрасный день я сижу в ресторане и вдруг слышу за спиной чье-то дыхание. Или, может, кто-то спустится ко мне в прачечную, где я стираю носки в стиральной машине.Человек-груша вздохнул:— Ты придешь в квартиру Флэксфорда в девять — девять тридцать. Смоешься оттуда до одиннадцати, самое позднее — до одиннадцати тридцати. Вытащишь шкатулку из стола — на это много времени не требуется. После этого ты идешь домой, принимаешь сто грамм, споласкиваешься под душем, надеваешь свежее белье и свежую сорочку. — «Убираешь инструмент, а с ним и случайную добычу, какая там попадется», — добавил я про себя. — Чтоб все чин чинарем. Спешить тебе некуда. Потом? Потом топаешь в приличное заведение, недалеко от твоего дома. На углу Бродвея и, кажется, Шестьдесят четвертой есть бар, «Ящик Пандоры» называется. Знаешь такой?— Видел.— Тихое место, спокойное. Подваливай туда, ну, скажем, в половине первого, займи кабинку подальше. Официанток там нет, выпивку в баре сами берут.— Расписываешь так, как будто надо костюм надевать.— Там тихо, по-домашнему, никто к клиентам не цепляется. Подваливаешь, значит, в половине первого. Может быть, придется подождать полчасика.— И в час ночи являешься ты?— Точно. Если что, жди меня до полвторого, потом отваливай вместе со шкатулкой. Но проблем не предвидится.— Конечно, не предвидится, — согласился я. — А вдруг кто-нибудь захочет отнять у меня шкатулку?— Господи, ну возьми тачку! Или ты собираешься тащиться пешком? В такой-то час? Постой, постой...— Я ничего не говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58