Кроме того, Джек вспомнил, что особняк д'Аркашона – не деревенский дом, в котором потолок – просто изнанка крыши; он не раз лазил в такие особняки и знал, что потолок здесь – оштукатуренное деревянное перекрытие, над которым есть узкое пространство, где пылится всякое старьё вроде лебёдок для подъема люстр и, быть может, бочек.
Вот оно – наверное, прохудилась бочка с дождевой водой, а возможно, ей помог Сен-Жорж или кто-то из его друзей, чтобы создать неразбериху и сыграть на руку Джеку. Вода сперва текла по перекрытию, теперь просочилась через штукатурку, которая уже потемнела в нескольких местах: грозовые тучи обложили французский флот, а лазурное море приобрело более реалистичный свинцово-серый оттенок. Серое и свинцовое, оно больше не было гладким: потолок вспучивался и провисал. Кое-где грязная вода уже лилась на пол. Слуги сбегали за тряпками и швабрами, но не решались официально нарушить Молчание.
Турок недовольно мотнул головой, и Джек увидел, что сатир с невероятно длинным красным кожаным членом схватил его за уздечку.
– А вот это очень зря, – сказал Джек по-английски (на его французском с такой публикой не стоило даже заговаривать). Он говорил шёпотом, не желая официально нарушать Молчание, и большинство присутствующих не услышали его за странным шебуршанием и визгом, исходящими от потолка. Возможно, визжали штукатурные гвозди, вырываемые из старых сухих балок весом набрякшего потолка. В любом случае хорошо, что Джек поглядел вниз, поскольку он попутно заметил, что Джон Черчилль выбирается из толпы, проверяя кремнёвый замок пистолета с явным намерением его разрядить. У Джека пистолета не было, только сабля, да и то обременённая украшениями. Он надрезал ею атласную подкладку плаща и ссыпал приобретения внутрь.
Сатир отвечал на английском, какой Джеку и не снился.
– Это чудовищный проступок с моей стороны – всей жизни не хватит, чтобы его загладить. Молю, поверьте, что я пытаюсь лишь сколь можно исправить нелепейшее…
Однако сатира перебил король Людовик XIV Французский, который что-то сострил, не повышая голоса, но так, что слова его наполнили всю залу. Одна лишь фраза, или сентенция, говорила больше, чем трехчасовая архиерейская проповедь. Джек почти ничего не услышал, а и услышал бы – не понял, однако он разобрал слова «вагабонд» и «noblesse» Благородство (фр.).

и понял, что прозвучало нечто в высшей степени философское. Философское не в смысле педантизма – здесь были житейский ум, ирония и подлинная искорка остроумия – веселого, но никогда – пошлого. Луй забавлялся, однако в жизни бы не опустился до того, чтобы рассмеяться в голос. Это он предоставил придворным, которые, привстав на цыпочки, жадно ловили шутку. На мгновение Джеку почудилось, что если бы Джон Черчилль, начисто лишённый чувства юмора, не надвигайся на него с заряженным пистолетом, все бы со всеми помирились, ему можно было бы остаться, выпить вина и потанцевать с дамами.
Джек не мог скрыться от Черчилля, пока сатир держал Турка за узду.
– Уберёшь руку, или мне её отрубить? – спросил он.
– Искренне сознаю, что недостоин лучшего, – отвечал сатир. – Я столь уничижён, что сделаю это сам, лишь бы восстановить честь мою и моего отца. – Он вытащил из-за пояса кинжал и принялся пилить красную кожаную перчатку на руке, которая сжимала уздечку, – пытаясь правой рукой отрезать себе левую!
Вероятно, Джеку это спасло жизнь. Зрелище, как человек пилит себе руку и алая кровь капает на мраморный пол, остановило Черчилля в двух шагах от него. Первый и последний раз в жизни Джек видел, чтобы Черчилль замялся.
Из дальнего угла донеслись скрежет и хруст. Чуть раньше восточный ветер расколола зияющая трещина, и из неё стеной хлынула грязная вода. Теперь целый кусок потолка, в пару ярдов шириной, отошёл, словно доска от корабельной обшивки. Трещина добралась до французского флота – полутонны сухой лепнины. Корабли слаженным манёвром отчалили от потолка и на мгновение словно зависли в воздухе, прежде чем устремиться к полу. Все бросились врассыпную. Алебастр разлетелся по полу мокрыми творожными катышками. Однако сверху что-то продолжало сыпаться – тёмные комочки, которые, коснувшись пола, встряхивались и бросались бежать.
Джек взглянул на Черчилля и увидел движение кремня, сноп искр, дымок над пистолетной полкой. Тут одна из дам налетела на Черчилля – она бежала не разбирая дороги, ибо поняла, что у неё на парике крысы, хоть и не знала, в каком количестве (Джек насчитал три, но поскольку они продолжали сыпаться с потолка, он бы не поручился). Дама ударила Черчилля под руку. Струя пламени длиной с человеческую руку вырвалась из дула и задела Турку морду, хотя пуля явно пролетела мимо. Учтивому сатиру повезло – она просвистела в нескольких дюймах от его головы.
Турок на мгновение застыл. В этот миг берберийская пиратская галера, увлекаемая весом воды и крыс, шмякнулась рядом на пол. Сколько-то воды и сколько-то крыс попали Турку на шею. И тут конь взорвался. Ом встал было на дыбы, но сатир по-прежнему сжимал узду окровавленной рукой, поэтому Турок (по счастью, Джек заранее понял, что к этому идёт) взбрыкнул задними ногами. Будь сзади человек, остаться бы ему без головы; впрочем, центральная часть зала была занята по преимуществу крысами. Джек удержался в седле, понимая, что, если Турок взбрыкнёт еще раз-другой, ему не усидеть. Пора давать ходу. Черчилль как раз обходил сатира, чтобы тоже взяться за уздечку.
– В жизни не видал такой говенной гулянки! – сказал Джек, раскручивая саблю, как лопасти ветряной мельницы.
– Извините, сударь, но…
Учтивый сатир не закончил извинений, поскольку Джек рассёк ему руку посередине между локтем и запястьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98