– Надо бы подняться, посмотреть Парфенон.
Его молодой друг, высокий, стройный и темноволосый, прямая противоположность Александру, коренастому, крепкому блондину, качнул головой:
– Туда не пропускают гостей. Это священная земля.
– Что ты, там афиняне хранят свои сокровища, – усмехнувшись, возразил Птолемей. – Вот почему туда не допускают чужеземцев.
– Но я же не простой гость, – отрезал Александр. – Я сын царя.
– Но не сейчас, – тоном старшего брата проговорил Птолемей. – Мы ведь лишь сопровождаем сюда старика.
Александр попытался взглядом осадить Птолемея и, обнаружив, что не может этого сделать, повернулся ко мне. Я старательно смотрел в другую сторону.
«Да, – сказал я себе. – Будет очень трудно удержать его под контролем».
Дом Эсхина был, пожалуй, пышнее дворца Филиппа. Конечно, он оказался меньше, но не намного. Вход украшал мраморный портик, стены – цветные фризы, изображавшие нимф и сатиров. Статуи мраморным лесом теснились в саду; среди них были и серьезные мужи в торжественных облачениях, и молодые женщины в разнообразных и часто весьма смелых одеждах.
Когда мы прибыли, дворецкий сообщил Аристотелю, что Эсхина нет дома. Он говорил на аттическом греческом, я знал македонский диалект, но служителя понимал хорошо. Эсхин был в собрании, и его не ждали домой до вечера. У нас оставалось несколько часов, чтобы распаковать вещи и устроиться в просторном крыле дворца, предназначенном для гостей.
– А правда ли, – спросил я у Аристотеля, пока мы следили за рабами, перетаскивавшими его коллекцию в комнату, отведенную ученому для занятий, – а правда ли, что все афиняне – законники?
Старик негромко рассмеялся:
– Нет, не все… Среди них есть и женщины, даже рабы.
Я забрал особенно тяжелую корзину из рук хилого пожилого раба, неуверенно ступавшего под грузом, и, подняв ее на плечо, понес в рабочую комнату философа. Вместе с Аристотелем мы вошли в дом.
– Но афиняне уверяют, что в их городе демократия, – сказал я. – И все граждане здесь равны. Как тогда у них могут быть рабы?
– Рабы не граждане, Орион, и женщины тоже.
– Но разве можно считать демократией строй, при котором лишь часть населения обладает политической властью?
Аристотель ответил вопросом на вопрос:
– А скажи, можно ли поддерживать порядок в городе без рабов? Неужели ткацкие станки способны работать сами собой, а корзины будут по воздуху перепархивать с места на место? С тем же успехом ты можешь просить нас отказаться от лошадей, мулов и быков… Рабы необходимы.
Я умолк. Но когда я осторожно поставил корзину на пол, Аристотель продолжил урок:
– Ты задел болезненную точку, Орион. Демократию следует предпочитать тирании – правлению одного человека, – но сама демократия далека от идеала.
Решив играть роль ученика, я спросил:
– Как это?
В комнате еще не были расставлены кресла, в ней оказались только принесенные рабами корзины. Аристотель взглянул на одну из них, решил, что переплетенные прутья выдержат его вес, и сел. Я остался стоять.
– Если все политические решения принимаются большинством голосов, тогда на самом деле человек, который способен влиять на мнение граждан, и есть тот, кто истинно принимает решение. Ты понимаешь меня?
– Да. Тогда гражданами правит демагог.
– Слово «демагог» ты произносишь с пренебрежением в голосе. А это означает только «предводитель народа».
– Афиняне уже успели придать его звучанию пренебрежительный оттенок.
Аристотель, моргая, посмотрел на меня:
– Откуда ты это знаешь, раз не имеешь памяти?
– Я все быстро усваиваю, – отвечал я.
Ученый продолжил объяснения, хотя и не полностью удовлетворился моим ответом:
– Действительно, ораторы, подобные Демосфену, могут увлечь собрание пылкой риторикой. Демосфен настроил афинян на войну против Филиппа, и именно с его демагогией я должен бороться.
– Значит, ты тоже оратор?
Аристотель устало качнул головой.
– Нет, но хорошего оратора всегда можно нанять. Эти болтуны охотно берут плату за выступления.
– Тогда на кого же работает Демосфен?
Старик озадаченно посмотрел на меня:
– У него есть свои клиенты… гражданские дела, иски, наследства. Ими он зарабатывает свой хлеб.
– Но кто платит Демосфену за речи против Филиппа?
– Никто. Во всяком случае, сам он утверждает, что выступает как свободный афинский гражданин.
– Ты в это веришь?
– Теперь скажу. – Аристотель погладил бороду. – Едва ли.
– Итак, кто все-таки платит ему?
Он подумал еще мгновение и ответил:
– Логически рассуждая, это должны быть персы.
Эсхин явился домой вскоре после заката; извинившись за опоздание, он жарко приветствовал своего старого друга. Невысокий пучеглазый афинянин успел отрастить округлое брюшко. Несколько лет назад он учился у Аристотеля, когда философ преподавал в школе, расположенной в районе Академии.
– Завтра перед собранием будет говорить Демад, – сказал Эсхин, пока слуги его ставили на стол вино и козий сыр. – Лицо его помрачнело. – А потом Демосфен.
– Я должен услышать обоих, – сказал Аристотель.
Афинянин кивнул.
Ужинали мы в великолепном зале, в котором пол украшала причудливая мозаика. В очаге уютно потрескивал и плясал огонь, прогонявший осенний холод. Филипп приказал, чтобы Александр не раскрывал инкогнито даже перед хозяином дома, поэтому царевич и его безбородые приятели были представлены просто как знатные молодые люди. Имя Александр среди македонцев пользовалось почетом, и называть царевича иначе не было необходимости. Македонская знать, а особенно молодежь, обычно сносно владела аттическим диалектом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87