– Неужели ты думаешь, что его поступки имеют в моих глазах какое-то значение?
Я подумал, что имеют, и еще какое, но промолчал.
– Он хочет причинить тебе боль, – сказал Александр.
– И унизить тебя, – сказала она, опуская руку на плечо сына. – Царь рассчитывает, что я в гневе возвращусь в Эпир, город своего отца, иначе он просто разведется со мной. Та маленькая шлюшка, на которой он собрался жениться, стремится стать его единственной законной женой – таков план Аттала.
– А это значит, что если у нее родится сын… – наконец-то понял Александр.
– У тебя появится соперник. Аттал будет поддерживать сына своей племянницы, желая еще больше приблизиться к трону.
– Это будет еще не скоро, – напомнил я.
Олимпиада одарила меня злобным взглядом.
– Мальчишка может родиться через какой-нибудь год. И тогда моего сына отодвинут в сторону; царь объявит, что никогда не был твоим отцом, Александр, я уверена.
– Ты же сама убеждала меня в этом, – сказал Александр громко.
– Да, я говорила ему, что ты рожден от Зевса, – ответила она. – Но Филипп всегда настаивал на том, что ты его сын.
– До сих пор.
– Хитроумный лис еще воспользуется твоим божественным происхождением в собственных интересах. Назовет меня распутной женой, а тебя незаконным ребенком. Подожди – и увидишь.
– Все это предположения, – вновь вмешался я. – Филипп еще даже не объявил о том, что женится.
– Он это сделает.
– Но если он женится, быть может, пройдут годы, прежде чем родится сын. Александр достигнет зрелости и без всякого противодействия займет трон после смерти отца.
– Или у него вовсе не будет сына, – заметил Александр.
– Да, – сказала Олимпиада. – Если он умрет прежде, чем сумеет зачать нового наследника.
18
Проводив сына, Олимпиада меня не отпустила. Подобно рабу я последовал за ней в спальню и до рассвета тешил ее любовь на ложе, среди шуршавших и шипевших змей.
В ту ночь ей не потребовались специальные средства, которые прежде впрыскивали в меня ее гадюки… Я был услужливым, покорным, как раб, пылким любовником. На теле моем в этот раз не осталось новых отметин от змеиных клыков, хотя Олимпиада не один раз запускала когти в мою плоть.
– Ты хочешь убить Филиппа, – сказал я ей, когда, отдыхая, мы лежали рядом.
– Это вопрос? – спросила она лениво.
– Нет. Вывод.
– Ты предупредишь царя, не так ли?
– Я верен Филиппу, – проговорил я.
– А не мне?
– Ты можешь принудить меня выполнять твои желания, но верности не добьешься.
Она расхохоталась в предутренней тьме:
– Орион, Орион! Разве можешь ты искренне утверждать, что тебя не радуют наши совместные развлечения?
– Тело мое безусловно радуется им.
– А твой ум?
Я колебался, не желая пробуждать в ней гнев. Но все-таки сказал, едва ли не против воли:
– Теперь я понимаю, как чувствует себя ученый медведь, когда его заставляют плясать.
Она вновь расхохоталась, уже искренне развеселясь:
– Ученый медведь! Именно так! Я хочу, чтобы ты был моим ученым медведем!
Я обругал себя за то, что дал ей повод для веселья.
– Ну, а теперь пора развлечься еще разок, мой медведь, – сказала она. – Потребуется ли кнут, чтобы поощрить тебя?
В кнуте я не нуждался.
Когда первые проблески солнечного света озарили небосклон за окном, царица вернулась к прерванному разговору.
– Скажешь ли ты Филиппу о том, что я собираюсь убить его?
– Скажу, если ты не помешаешь мне.
– Он и без того прекрасно знает это.
Оставив постель, я направился к умывальному тазу, что стоял на столике в другой стороне комнаты.
– Скажи ему, Орион. Пусть Филипп знает, какая судьба его ждет. Он все равно не сможет избежать ее. Ему суждено быть убитым. Так определили боги.
– Боги! – Я обернулся к еще нежившейся в постели Олимпиаде. – Богов нет, и ты это знаешь.
Она расхохоталась:
– Осторожнее, Орион. За неверие здесь казнят.
– За правду, – пробормотал я.
– Ступай, – внезапно проговорила она повелительным тоном. – Ступай к Филиппу и расскажи обо всем.
Я оставил ее покои. Слова Олимпиады и ее надменный хохот звучали в моей памяти. Она сказала, что убийство Филиппа предопределено богами. И, шагая по пустынным, едва освещенным рассветом коридорам дворца, я сжимал кулаки и клялся сделать все возможное, чтобы остановить ее.
– Ничто не предопределено, – бормотал я себе под нос. – Даже время можно растягивать и сжимать; и это по силам не только так называемым богам, но и их созданиям. Мы творим будущее своими собственными поступками.
И я поклялся защищать Филиппа всеми силами.
Началась повседневная жизнь во дворце. Днем мы, телохранители, прогуливали лошадей, учили оруженосцев, следили, чтобы не ленились рабы, которые чистили наше оружие и доспехи, покупали на рынке Пеллы одежду или безделушки. Еще мы сплетничали: обсуждали безумную страсть Птолемея к Таис и козни царицы, гадали, собирается ли Филипп идти походом на Персидское царство.
Павсаний старался, чтобы мы были заняты делом, и обходился с нами достаточно строго. К своим обязанностям начальника телохранителей он относился весьма серьезно, хотя люди и посмеивались за его спиной. Выходило, что лукавые смешки каким-то образом связаны с Атталом. Если при Павсаний упоминали Аттала или заходил разговор о свадьбе царя, привычно кислое лицо начальника делалось подобным грозовой туче.
Я старательно обходил эту тему, чтобы не задевать весьма раздражительного Павсания, и в конце концов Птолемей объяснил мне, в чем дело.
– Старая любовная драма. – Обычно улыбчивое лицо Птолемея помрачнело. – Сейчас этого, конечно, не скажешь, но в юности Павсаний был просто прекрасен – настолько, что даже стал одним из любовников царя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87