Мне стоило немалых усилий и времени доказать ему, что это просто невозможно, и в первую очередь по соображениям конспирации. Ведь если противник знает, что Гитлер находится в Берлине и затем внезапно исчезает оттуда с большим числом своих соратников и обслуживающего персонала, это сразу наводит на подозрение, что он бежал, и поиски начнутся немедленно. У нас возникли споры по этому поводу, и в конце концов список был сокращён до нескольких человек. Я считал, что чем больше людей из его окружения останется здесь, в Берлине, тем лучше для… тем больше надежды, что противник поверит в смерть Гитлера. Он первым вспомнил о своём двойнике, и мы оба немного посмеялись.
В общем, всё было достаточно просто. Мы отправили всех остальных… врачей, стенографистов, других чиновников сразу после празднования дня рождения фюрера. В тот же день улетели и главные фигуры – Геринг. Риббентроп. Остались те, кто не представлял большого интереса для противника. Если не считать Геббельса. О нём вопрос особый. Он говорил, что сам решит свою судьбу, независимо от того как поступит Гитлер, и что его единственное решение – покончить с собой. Я уже знал об этом из наших с ним разговоров, и меня беспокоила судьба его шестерых детей, но он был непоколебим. Убедить ни Геббельса, ни его жену я не мог, не удалась и хитрость: уговорить, чтобы они покончили с собой до того, как принудят к этому своих детей. В этом случае мы могли бы спасти их.
Не удивляйтесь: да, я мог бы, пожалуй, застрелить Бормана или ещё кого-то… но смерть детей… совсем другое дело.
В последний день своего пребывания там… когда я сидел в бункере и просматривал радиосообщения, ко мне вошёл малыш Геббельс и спросил, не поиграю ли я с ним. Со стеснённым сердцем я отказал ему и отправил обратно к родителям. Теперь уже было важно, чтобы Геббельс поскорее выполнил своё намерение, чтобы русские, когда войдут, нашли и опознали его останки. Мои попытки остановить или задержать его и его жену Магду, в том числе попытка спасти детей, не привели бы уже ни к чему хорошему… Ещё раз повторю: можете удивляться тому, что человек, посылавший стольких людей в концлагеря и на смерть, проявил такую слабость к каким-то шестерым ребятишкам, и тем не менее это так. А теперь поговорим о чём-нибудь другом.
С. Я вовсе не осуждаю вас за проявление чувств. Это свойственно всем, генерал.
М. Продолжим. Итак, Гитлер и я закончили разговор в полном согласии. Мне было поручено взять полное руководство операцией и сообщать ему о каждом своём шаге. Я снова упомянул о Бормане, и Гитлер сказал, что на определённом этапе тот был полезен, но необходимость в нём исчезла и говорить ему ни о чём не надо.
С. Мне поручено спросить: вы убили Бормана по приказу Гитлера?
М. Нет, это было исключительно моё мнение, что он заслуживает этого. И я не убивал его лично, хотя он стал для меня особенно значительной помехой с той минуты, когда Гитлер покинул Берлин… А в тот день, о котором идёт речь, мы вернулись в канцелярию…
Гитлер уговорил меня выпить чашку какао, говоря, что я совсем замёрз… По выходе из его кабинета я столкнулся в коридоре с Борманом. Мартин Борман был маленький, толстый, неприятный человечек, я не любил его. А он меня просто ненавидел, как всякого, кто становился между ним и Гитлером, и сейчас пребывал в дикой ярости. Он потребовал, чтобы я сообщил, о чём мы толковали с фюрером, объяснив своё желание тем, что будто бы ведёт записи всех бесед с ним – особенно в это тревожное время – для исторических целей. Я посоветовал ему в таком случае обратиться напрямую к Гитлеру, и тогда Борман стал орать на меня, угрожая арестом. Поскольку поблизости никого не было, я ответил ему руганью и сказал, чтобы он занимался своим делом, а что касается ареста, посмотрим, кто кого… Ещё я добавил, что Гитлер строго-настрого запретил мне беседовать с ним, и это напугало Бормана. Он заметно побледнел и ринулся к Гитлеру в кабинет. Мне всегда казалось, Борман ненавидит меня ещё и за то, что я оставался истинным католиком, он же испытывал ненависть ко всем христианам – такую же, как к евреям.
С. Хотелось, чтобы вы сообщили, где примерно может находиться Борман сейчас, если он жив. Это сберегло бы нам немало времени и денег. Вы наверняка знаете, что с ним произошло, и можете нам помочь.
М. Разыщите доктора, и тот скажет вам об этом.
С. Мореля?
М. Штумпфеггера. Он знает, что его ждёт виселица за его медицинские опыты и ему нечего терять. Поговорите с ним. А если спрашиваете меня, где Борман, полагаю, что он медленно жарится в аду вместе с Гиммлером, и другими свиньями, и с Рузвельтом на соседнем вертеле.
С. Оставим других в покое, генерал.
М. Согласен.
(Вопрос об исчезновении Гитлера то и дело возникает в стенограмме беседы. Несомненно, американские спецслужбы не принимали версию о его самоубийстве и настойчиво, хотя и достаточно вежливо, пытались вытянуть из Мюллера как можно больше информации.)
С. Когда, я имею в виду апрель сорок пятого, вы в последний раз видели Гитлера и где?
М. Это было 22-го вечером, около половины девятого, в саду канцелярии.
С. Он… был тогда жив?
М. Вполне.
С. Вы с ним говорили?
М. Да.
С. Присутствовали при этом другие люди? Кто именно?
М. Его камердинер Хайнц Линге и Раттенхубер. Тот появился позднее.
С. Был там ещё кто-нибудь, когда вы видели Гитлера в последний раз?
М. Тот, кто присматривал за его собакой. Он держал Блонди на поводке. Гитлер собирался сам погулять с ней.
С. Вы о чём-то говорили с Гитлером в тот вечер?
М. Да, вернее, он сам заговорил со мной.
С. Могли бы вы сказать, о чём он говорил?
М. Да. Он пожал мне руку и поблагодарил за всё, что я сделал для него и для страны, и выразил надежду, что мы вскоре увидимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103