Когда впереди по
казался просвет, она обрадовалась, легко преодолела участок бурелома и у
видела гладкую, приветливую поляну.
Под ногой было что-то восхитительно мягкое, теплое, ласковое. Василиса сд
елала несколько шагов. Боль от ожогов стала затихать, словно земля тут бы
ла целебной. Василиса остановилась, чтобы немного насладиться этим новы
м чувством Ц когда не так жжет. Но вдруг заметила, что ноги ее увязли по щи
колотки и там, внизу, никакой опоры. Жижа. Болото.
«Спокойно. Только не дергайся!» Ц приказала она себе, чувствуя, как запры
гало сердце, как перехватило дыхание.
Оглянувшись, она увидела, что деревья слишком далеко и до веток уже не дот
януться. Единственное, за что можно ухватиться, Ц пучок осоки. Болотная ж
ижа подходила к коленям.
Теряя равновесие, она медленно передвинулась, протянула руку, ухватилас
ь за острую, как кинжал, траву, сжала кулак. Боль была неправдоподобная, за
предельная.
«Тихо, тихо, тебе не больно, еще немножко, и все».
Она вцепилась в осоку обеими руками и так, передвигаясь по вязкой жиже, до
бралась до твердой земли, упала, прижалась к ней, тяжело дыша. Она только ч
то чуть не погибла в этом приветливом болоте, в котором так блаженно отды
хали от боли обожженные ноги. Отдышавшись, она медленно поднялась, снача
ла на четвереньки, потом на колени Наконец встала на ноги и пошла, сама не
зная куда, главное, подальше от болота.
Скоро чаща расступилась, кончился бурелом. На небольшой поляне росла зая
чья капуста. Пальцы распухли, почти не слушались, но удалось нарвать немн
ого. Она жевала кислые мелкие листочки. От них меньше хотелось пить. Потом
попались заросли орешника. Орехов было много. Разгрызая мягкую белую кож
уру, она впервые почувствовала настоящий голод. Заболел живот. Она понял
а, что если сейчас наестся орехов, будет только хуже. Оставалось идти, идти
, рока хватит сил.
Лес вокруг был мертвым. Птицы молчали, даже на рассвете. Из-за тяжелого ды
много марева было трудно отличить рассвет от сумерек, день от ночи. Сколь
ко это продолжалось, она не знала.
Иногда она проваливалась в сон, глубокий, как обморок. Перед ней мелькали
бессвязные, бессмысленные картинки.
Университетская аудитория, вступительные экзамены, сочинение, масляны
е стены цвета хаки, облупленная лепнина на потолке. Голубая пластиковая
столешница, на которой крупно нацарапано матерное слово, проштампованн
ые листки, исписанные дурацкими фразами. «Тема природы в лирике Лермонто
ва». Стул с железными ножками и занозистым фанерным сидением. Спущенная
петля на колготках. Добротная, гладкая, словно отлитая из розовой резины,
физиономия Германа, его быстрый, чмокающий шепот. Кружевная крона тополя
, теплый свет чужих окон сквозь листья, музыкальная заставка телерекламы
. Ласковая тишина летней ночи. Несколько мгновений тишины, и вдруг оглуши
тельный рев. Пульсация во всем теле, такая мощная и быстрая, что трудно дыш
ать. Ритм тяжелого рока не совпадает с естественным ритмом дыхания, и, воз
можно, именно недостаток кислорода вызывает бурную реакцию толпы. Девоч
ки стонут, теряют сознание. Мальчики ревут и дергаются, как под током. На с
цене скачет маленькая безобразная фигурка, мотает жидкими сальными пат
лами, выкрикивая нечто бессвязное в ритме тяжелых музыкальных волн. Толп
а подростков вторит солисту, тысячи голосов сливаются в единое эхо. Тыся
чи рук тянутся вверх, качаются, словно белая трава под ветром. Толпа хрюка
ет и визжит, как гигантская свиноматка, покрытая долгожданным боровом.
Не важно, что он поет, какая чушь вылетает из его мокрого рта, они повторяю
т каждый звук. Главное Ц синхронно раствориться, исчезнуть, не быть собо
й, не быть вообще, вернуться к изначальному одноклеточному кайфу, вне вре
мени и пространства. «А-а-х-х… ха…»
Василисе приснился рок-концерт, на который она попала с компанией однок
лассников прошлой весной. Группа была жутко популярная, солист Ц суперз
везда. Василисе, в принципе, такая музыка не нравилась, но один раз стоило
послушать живьем, чтобы понять, отчего у многих ее друзей и знакомых едет
крыша.
Впечатление оказалось незабываемым. Сначала она просто стояла в толпе и
наблюдала, как искажаются лица, как рыдают и стонут фаны.
К третьей песне она заметила, что сама подергивается, покачивается, под м
ышками и в глазах мокро, во рту, наоборот, сухо. Когда солист запел четверт
ую песню, Василиса обожала его и готова была вместе со всеми ринуться к сц
ене, пробиться сквозь милицейский кордон, содрать с себя одежду, кожу, выв
ернуться наизнанку, лишь бы прикоснуться к божеству. Она растворилась в
толпе, как в крепкой кислоте, перестала существовать и только потом, в пус
том вагоне метро, глядя на свое смутное отражение в черном стекле, держас
ь за влажный теплый поручень, поняла, что за несколько часов концерта пер
ежила нечто вроде клинической смерти. Еще немного Ц и у нее стали бы разр
ушаться клетки мозга. Ей было мерзко, стыдно.
Концерт превратился в дежурный ночной кошмар. Сейчас ей было плохо, и он о
пять приснился.
Толпа ревела и похрюкивала. «Ах-ха… ха-ай!» Огни блуждали в темноте. Сотни,
тысячи огней. Они двигались, выстраивались в гигантскую фигуру, похожую
на крест, но почему-то все его четыре конца надломлены.
Не крест. Совсем наоборот. Свастика. Пылающая свастика размером в площад
ь. Толпа ревела «Хайль!». Вдалеке, на высокой трибуне, дергалась маленькая
фигурка. Толпа изнывала в едином экстазе.
Площадь, заполненная уже не пестрыми потными подростками с войлочными к
осичками «дредами», с серьгами в носах и бровях, а взрослыми аккуратными
людьми в одинаковой темной униформе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27