А в книжке для подростков было место про судьбу матросов Лаперуза. Корабль разбился на острове Ваникоро, в Тихом океане. Экспедицию искали… и нашли, но только через сорок лет, и все матросы уже умерли. Даже тогда, лет в четырнадцать, Володя вздрагивал, представляя старого уже, седого француза, выходящего на берег моря… Человека, безнадежно выброшенного из цивилизованного мира… Навсегда.
Была и еще одна книжка… Володя не помнил названия. …В 1805 году экспедиция капитана Головнина снимала берега Сахалина… И выставила на берегу пост — пятерых матросов. Беречь берега Сахалина — всем говорить, что это российская земля, ждать новой экспедиции. А точные координаты места, где высадились эти пятеро, из соображений конспирации, знали только два офицера — мичман Хвостов и лейтенант Давыдов. Прибыли в Петербург, а какой же офицер, вернувшись из плавания, не утроит грандиозной пьянки! Загуляли Хвостов и Давыдов, а какая же пьянка — да без гусарства и ухарства?!
В третьем часу ночи разводили мосты в Петербурге. Поплыл, стал подниматься мост под ногами Хвостова и Давыдова. Прыгнули Хвостов и Давыдов с одной половинки моста на другую — авось успеют?! И не успели. Зачем прыгали?! Не осталось свидетелей, некому рассказать.
А последний из пятерых оставленных на пустом берегу Сахалина помер от старости, в поселке дикого племени айну, году уже в 1850-м. Интересно, а этот старик, он рассказывал про Петербург своим детям от самки-женщины айну? Скажем, про выстрел из пушки ровно в 12 часов дня?
А матросы Лаперуза, они рассказывали черным туземным женщинам, что такое мадемуазель и мадам? И чем пахнет вечерний Монмартр, если взять чашку кофе в кофейне?
Возникали, вероятно, вопросы: «А что такое 12 часов?», «А что такое кофе?», «А что такое чашка?».
Первые годы Володя пытался рассказывать жене, развивать ее ум. Она была не против, слушала, только ей ведь все равно — расскажет он о том, как определяют возраст геологических пород, сюжет «Войны и мира» или про то, как он убил зайца в верховьях Желтого ручья. Муж рассказывает — надо слушать и постараться запомнить. Рассказывает — значит, любит. После разговоров и остальное все… это самое… лучше как-то получается.
Мужа Катерина очень любит. Женщина душевная и с колоссальным чувством долга. Для здешних это почти одно и то же — любить, заботиться, хотеть, интересоваться… Мужа надо любить, это ясно. Все любят мужей. Мужа нельзя не любить, неприлично… И непрактично — хотелось добавить Володе.
Володя предпочел бы, чтобы в отношении жены было больше личного, интимного, и все-таки поменьше неизбежного. Но ведь и это предпочтение — из какой-то совсем другой, гораздо более тонкой, несравненно более сложной жизни.
Жена умела чувствовать его состояния… без особенно глубокого понимания, что за этим стоит. Понимала на уровне интуиции, хорошо ли ему, плохо ли. И умела подлезть к нему, рассмешить, переключить на себя. Так действуют совсем маленькие дети с любимыми папами (так всегда поступал Вася в короткую свою пятилетнюю жизнь), и еще домашние животные.
Володя взял жену за руку, стал ей рассказывать про троллейбус, про поезд — как он ехал в Карск из Москвы.
Вроде бы завтра ведь опять вставать до света: выгребать навоз, кормить скотину. Мало того, что вся жизнь — работа без праздников и выходных, работа навязывает ритм, работа определяет, когда ее надо выполнять. Медведей надо бить в декабре. Огород вскапывать в мае. Кормить скотину рано-рано утром, вставая до свету. Над жизнью висит это «надо!»
Сидели за обедом, когда заскрипел снег под валенками подходящего. Хлопнула дверь, без стука вошел отец Андрей. Здесь все ко всем входили, не стуча. Вошел, перекрестился на икону, откинул волосы привычным жестом. Совсем бы хорош, красив батюшка, да уж очень диковатый взгляд. Чуть ли не самый дикий взгляд в деревне… Для шамана — в самый раз, но никак не мог привыкнуть Володя к этому сочетанию: православного священника с шаманом. А сочетание сложилось, что поделаешь.
Отец Андрей стал попом ровно потому, что родился от попа. Отец Андрей, своего рода поп-младший, стал священником так, как становятся шаманами представители диких племен: перед смертью отца сын был рукоположен в священники, и неизвестно, как отнеслась бы церковь к такому варианту и признала ли бы его право на священный сан.
В крохотной общине, оторванной от остального мира, отец Андрей стал ходячим вместилищем культуры… опять же, скорей как шаман или как священник недобрых времен переселения народов и власти дикарей над культурной, но рухнувшей Римской империей. Положение отца Андрея было оправдано! В конце концов, если община хотела остаться грамотной и сохранить хоть какую-то память о достижениях науки и культуры, должен был кто-то хранить книги, знать грамоту, делать бумагу из бересты, хранить память об основах медицины, учить детишек всему, что сам еще помнит. Отец Андрей был единственным, кого община могла прокормить для того, чтобы он занимался всем этим, а не ставил бы сам силков и не стрелял зверей. Избавить священника от огорода и скотины община уже не могла.
Оторванный от всего остального мира, отец Андрей сам уже путал учение Христа с поучениями пророков Ветхого Завета, поучениями деревенских старцев, с вызыванием горных духов у тофаларских шаманов. Все, не связанное непосредственно с производством еды, а особенно все, связанное с любыми надмирными силами, постепенно смешивалось в светлой, хорошей, но очень одинокой голове.
Отец Андрей верил в Творца и верил в то, что Он послал на землю Сына. Но верил ничуть не меньше и в способность медведей и волков превращаться в человека… Не всех, конечно, а только особенных волков и медведей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162