Теперь вместо него плавательный бассейн с вечной шапкой теплого пара на
д его изумрудной водой, теплой Ц можно купаться даже в морозы.

…Но на месте плавательного бассейна я до сих пор вижу призрак храма Хрис
та Спасителя, на ступенях которого перед бронзовой дверью сижу я, обняв з
а плечи синеглазку, и мы оба спим, а рассвет приливает, где-то вверху жужжи
т аэроплан, и мне кажется, что все вокруг, весь город умерщвлен каким-то но
вым газом так, как якобы уже началась новая война, и мы с синеглазкой тоже
уже умерщвлены, нас уже нет в живых, а мы только две обнявшиеся тени…

Потом наступила более тягостная эпоха перестановки и уничтожения памя
тников. Незримая всевластная рука переставляла памятники, как шахматны
е фигуры, а иные из них вовсе сбрасывала с доски.
Она переставила памятник Гоголю работы гениального Андреева, тот самый
памятник, где Николай Васильевич сидит, скорбно уткнувши свой длинный пт
ичий нос в воротник бронзовой шинели Ц почти весь потонув в этой шинели,
Ц с Арбатской площади во двор особняка, где по преданию сумасшедший пис
атель сжег в камине вторую часть «Мертвых душ», а на его место водрузила д
ругого Гоголя Ц во весь рост, в коротенькой пелеринке, на скучном официа
льном пьедестале, не то водевильный артист, не то столоначальник, лишенн
ый всякой индивидуальности и поэзии. А на голове у него сидит голубь.

Когда я приехал впервые в Москву, улица Кирова была еще Мясницкой и по ней
, кривой и извилистой, я ехал с Курского вокзала на извозчичьих санках, на
так называемом ваньке из числа тех, на которых еще езживал Антон Чехов, за
стегнувшись суконкой Ц проеденной молью полостью на рыбьем меху.
Москва еще казалась мне непознаваемой, как страшный сон.
Несмотря на мартовский снег, кружившийся среди незнакомых мне столичны
х домов, я уже слышал в воздухе что-то, обещающее весну.
Сани ныряли с ухаба на ухаб, увозя меня по неведомым улицам неведомо куда
Ц в метель, в только что зажегшиеся страусовые яйца голубоватых электри
ческих фонарей на Лубянской площади, посередине которой возвышался зас
ыпанный снегом итальянский фонтан, а извозчик в касторовой шляпе-цилинд
ре с металлической пряжкой время от времени почмокивал губами, понукая с
вою клячу, и приговаривал традиционную извозчичью присказку:
Ц С горки на горку, барин даст на водку.
А барин-то был в потертом пальтишке, перешитом из солдатской шинели, и в н
огах у него стояла плетеная корзинка, запертая вместо замочка карандашо
м, а в корзинке этой лежали рукописи и пара солдатского белья.

Начинался третий год революции.

Впоследствии Мясницкую переименовали в улицу Первого мая, потом как-то
незаметно в Шуме нэпа она опять стала Мясницкой и оставалась ею до тех по
р, пока не получила окончательное название Ц улица Кирова, вероятно в па
мять того сумрачного декабрьского денька, когда посередине улицы по неу
бранному снегу, издавая тягостный звук мельничного жернова, поворачива
лись колеса пушечного лафета с низко установленным гробом с телом убито
го Кирова, перевозившегося с Ленинградского вокзала в Колонный зал Дома
Союзов, а за лафетом темной толпой шли провожающие, наступая сапогами на
хвойные крестики и матерчатые цветочки, падающие с венков на свинцовый д
екабрьский снег.

…по воле случая я шел в похоронной процессии, ужасаясь зрелищу, свидетел
ем которого мне довелось стать…

Эту картину память принесла мне из сравнительно недавнего прошлого, а ещ
е раньше, в то время, когда улица называлась Мясницкой, мне суждено было су
дьбой жить в ее районе…

…вдруг тормоза взвизгнули, машина резко затормозила перед красным свет
офором. Если бы не пристегнутые ремни, я бы мог стукнуться головой о ветро
вое стекло. Это, несомненно, был перекресток Кировской и Бульварного кол
ьца, но какая странная пустота открылась передо мной на том месте, где я пр
ивык видеть Водопьяный переулок. Его не было. Он исчез, этот Водопьяный пе
реулок. Он просто больше не существовал. Он исчез вместе со всеми домами, с
оставлявшими его. Как будто их всех вырезали из тела города. Исчезла библ
иотека имени Тургенева. Исчезла булочная. Исчезла междугородная перего
ворная. Открылась непомерно большая площадь Ц пустота, с которой трудно
было примириться. Пустота казалась мне незаконной, противоестественно
й, как то непонятное, незнакомое пространство, которое иногда приходится
преодолевать во сне: все вокруг знакомо, но вместе с тем совсем незнакомо
и не знаешь, куда надо идти, чтобы вернуться домой, и ты забыл, где твой дом,
в каком направлении надо идти, и ты идешь одновременно по разным направл
ениям, но каждый раз оказываешься все дальше и дальше от дома, а между тем
ты отлично знаешь, что твой дом где-то совсем рядом, рукой подать, он есть, с
уществует, но его не видно, он как бы в другом измерении.

Реконструкция знакомого перекрестка была сродни выпадению из памяти. В
Москве уже стали выпадать целые кварталы. Выпала добрая половина перекр
естка, к которому издавна тяготел тот особый старомосковский мир поэтов
и художников, куда меня случайно занесло в первый же день пребывания в Мо
скве и долго потом держало в плену.
Пока мы стояли у красного светофора, пропуская поперечный транспорт, я в
се никак не мог смириться с мыслью, что Водопьяного переулка больше не су
ществует.
Не существует дома, где проходила большая часть жизни Командора в той ст
ранной нигилистической семье, где он был третий и где помещался штаб леф
ов, гонявших чаи с вареньем и пирожными, покупавшимися отнюдь не в Моссел
ьпроме, который они рекламировали, а у частников Ц известных еще с дорев
олюционного времени кондитеров Бартельса с Чистых прудов и Дюваля, угол
Машкова переулка.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12