Павек сглотнул в мгновенном приступе паники — ему и в голову не пришло, что шторм мог разрушить нору Звайна, но даже если это и не так, то, глядя на последствия небольшого несчастья, он по настоящему задумался о том, что могло случится с самим Звайном. Но сами обитатели катакомб выжили, они умели выживать — владелица пекарни в этом переулке зарабатывала больше денег сдавая в аренду места для подземных нор, вход в которые рыли из ее погреба, чем своими печами, и Звайн… Звайн неплохо жил и до того, как он, Павек, стал жить в его дыре — науку выживания он освоил как нельзя лучше.
Павек бросил внимательный взгляд по сторонам и заметил вторую цистерну. Ее поверхность, блестящий кусок сланца, была пуста. Они оказались в подземелье прежде, чем кто-нибудь из его товарищей осознал, что вещи находятся не в тех местах, где должны.
Но ночью катакомбы были темны, как сердце Дракона. Они натыкались друг на друга, на стены и на случайные двери. Здесь жили дюжины людей, и все они скоро узнали, что среди них бродят чужаки. Затхлый воздых наполнился шепотом, предупреждениями и ругательствами, но никто не осмелился вмешаться. Наконец Павек облегченно выдохнул, когда его пальцы наткнулись на знакомую дверь.
— Звайн?
Ничего. Он подождал и прошептал имя еще раз, погромче.
И опять ничего.
Может быть нора сейчас принадлежит кому-нибудь другому, а Звайн нашел для жилья место получше? Он решил, что будет надеяться именно на это, хотя намного более вероятно, что удача подвела парня и ему сейчас намного хуже.
Не имеет значения. Полночный колокол прозвенит с минуты на минуту. Надо заходить. Павек вытащил свой новый меч — меч Дованны; громким резкий звук в темноте — невозможно не понять, что это такое — и нажал на щеколду замка больше по привычке, чем надеясь на чудо. Чудо не произошло, щеколда была закрыта и он обрушил рукоятку меча на хлипкую дверь.
Замок не выдержал, дверь распахнулась в тихую, совершенно пустую комнату.
В норе Звайна пахло едой, которая полностью высохла перед тем, как полностью сгнила. Едой…или телом.
Тяжело сглотнув и отчаянно мечтая о лампе или свече он шагнул внутрь.
Его рука нашла полку за дверью, лампу и кремень: все как и должно быть; появившийся свет вырвал из темноты комнату в точности такую же, как он ее помнил, даже пятно от пролитой крови в нескольких шагах от растерзаной кровати.
Прежде, чем он сумел сообразить, что это означает, Йохан протиснулся внутрь вместе с Акашией и момент ушел.
Они положили ее на кровать, на которую она села, пригладила своими худыми пальцами старую, изношенную простынь, но лечь не захотела. Когда Руари спросил ее, не голодна ли она и предложил кусок хлеба из своего запаса, она даже не показала, что слышала его слова, пока он не поднес кусок прямо к ней. Тогда она взяла его в руки, и откусила маленький кусочек, который медленно сжевала. Но она не сказала ни слова, и не было никакого знака, что она его узнала.
Сине-зеленые глаза уставились на лампу, они видели что-то такое, что Павеку даже страшно было себе представить.
— Ей будет лучше утром, когда она отдохнет, — сказал Руари, и было непонятно, что это: вопрос или утверждение.
Павек и Йохан обменялись озабоченными взглядами, но в остальном не обратили внимание на замечание полуэльфа. Тем не менее были шансы, что Руари прав. Физически Акашия казалось здоровой. Ее лицо было напряжено, под глазами залегли темные тени, под скулами были ямы, но не было ни шрамов ни ран, во всяком случае он их не видел. Она не была истощена, ее одежда была чистой, волосы вымыты. Судя по всему Экриссар хорошо обращался со своей пленницей.
Но Павек хорошо знал, как инквизиторы получают ответы на свои вопросы. Он слышал ее стоны и, глядя в прекрасные, но пустые глаза, он начал опасаться, что, решив любой ценой сохранить секреты Телами, она пожертвовала тем, что делало ее человеком.
Большинство темпларов последним актом жестокого милосердия просто перерезали глотки пленникам, когда из них больше нечего было вытянуть, но хотя инквизиторы могли спрашивать как мертвых, так и живых, они хвастали тем, что сами никого не убивали.
Есть много таких, которые предпочли бы оставить ее в таком пустом состоянии: особенно подлое племя тех торговцев рабами, которые торговали мужчинами и женщинами, выжжеными после атак мыслеходца, их презирали даже обычные торговцы живой плотью — слабое утешение, подумал он. И Павек не знал, что еще он мог сделать для нее, кроме как уберечь от такой судьбы, если она не придет в себя. Но именно сейчас это не проблема, спасибо и на этом.
* * *
— Ложитесь на пол и спите, — посоветовал он Руари и Йохану. — Я буду сторожить первым.
Он поставил на место засов и, в добавок, соорудил хитрый узел на двери, который должен был остановить или замедлить всякого — включая неизвестно куда исчезнувшего Звайна — кто попытается войти в дверь, пока они спят. Потом от убрал фитиль лампы, и не считая слабого отблеска лунного света, пробивавшегося через слюду на потолке, в норе Звайна стало темно. Акашия время от времени в страхе вскрикивала, и каждый раз ему хотелось своими руками разорвать на части инквизитора, который схватил и пытал ее, пока Йохан — Павек решил, что это был дварф, судя по скрипу кровати — не прошептал что-то тихо и успокаивающе, и она замолкла.
За всю свою жизнь Павеком ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь кого-нибудь утешал. Такое просто не случалось никогда, да и не могло случиться. Он даже не знал, как это говорят или делают. Доброта не играла никакой роли в жизни сирот из темпларского приюта. И это никогда не казалось какой-то потерей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115