Глядя на этого толстого старика в потертом плаще — кстати, куда более поношенном, чем у Сабория, — можно было подумать, будто это повар на пенсии, но уж никак не духовный отец Империи Видесс. Однако когда Бальзамон повернулся, протягивая Скавру кружку с отколотым краем, не оставалось сомнений: за невзрачной внешностью скрывается недюжинный ум и волевой характер. Когда Патриарх смотрел человеку в глаза, забывались и бульдожий нос, и пухлые щеки. В его маленьких глазках, наполовину скрытых густыми, все еще черными бровями, обитала великая мудрость.
Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми глазами залегли темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Марк. Он вдруг ощутил беспокойство. — Ты нездоров?
— Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, — ответил Патриарх. — В моем возрасте человек или здоров, или мертв.
Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с которым он осел на диван. Воздев руки. Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к Фосу:
— Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.
Затем Бальзамон сплюнул на пол в знак отрицания Зла — Скотоса, антагониста Доброго Бога. Завершив обычный видессианский обряд, предваряющий трапезу. Патриарх осушил кружку с вином.
— Пей же, — обратился он к римлянину и приподнял бровь, когда Марк не стал ни молиться, ни плевать на пол. — Ах ты, язычник.
Это слово, срываясь с губ жрецов Фоса, иной раз служило призывом к погрому. Однако в устах Бальзамона оно стало лишь определением — возможно, лукавой усмешкой над трибуном, но не более того.
Вино оказалось недурным — в своем роде, хотя Скавру, как обычно, не хватало сухого виноградного римского вина. Не отставая от Патриарха, трибун осушил свою кружку и налил по новой.
Усевшись в кресле-развалюхе поудобнее, Марк стал прихлебывать не спеша. Под пристальным взором Бальзамона трибун поневоле беспокойно заерзал. Ох уж эти пронзительные стариковские глаза! Бальзамон был одним из немногих людей, которые, как чудилось трибуну, могли читать его мысли.
— Ну так чем же я могу быть полезен вашему святейшеству? -осведомился Марк, желая по возможности приблизить начало разговора.
— Ой-ой, какие мы церемонные. Я не являюсь твоим святейшеством, как нам обоим хорошо известно, — парировал Патриарх. И добавил не без восхищения: — Ты не слишком-то многословен, а? Мы, видессиане, чума на наши головы, говорим слишком много.
— Так что ты хотел от меня услышать?
Бальзамон рассмеялся, заколыхавшись брюхом:
— Ну-ну, святая невинность. Любой, кто не видел тебя в деле, принял бы тебя за очередного белобрысого варвара, которого обдурить легче, чем тупого халогая. А ты процветаешь! Это твое знаменитое молчание, должно быть, полезная штука.
Марк безмолвно развел руками. Бальзамон захохотал еще громче. У Патриарха был добрый раскатистый смех. Бальзамон словно приглашал любого разделить его веселье. Неожиданно для себя трибун тоже улыбнулся.
— Честно говоря, не могу сказать, что этой зимой я так уж процветал, — сознался Марк.
— Кое в чем — нет, — отозвался Патриарх. — Никто из нас не идеален, да и удача светит нам не всегда. Но кое в чем ином… — Он выдержал паузу, почесал подбородок и задумчиво проговорил: — Как ты полагаешь, что она в тебе нашла, а?
Хорошо, что Марк не держал свою кружку на весу, — иначе он уронил бы ее на пол.
— Она? — эхом повторил Марк, надеясь, что голос его звучит не испуганно, а всего лишь глупо.
— Алипия Гавра, разумеется. Зачем, по-твоему, я прислал тебе приглашение? — деловито спросил Бальзамон. Но увидев, какое у Скавра сделалось лицо, сменил тон. На смену насмешке пришла забота: — Не белей, пожалуйста. Мне вовсе не хотелось так пугать тебя. Допей вино, прошу. Это наполнит ветром твои паруса. Это Алипия попросила меня позвать тебя сюда.
Трибун машинально допил вино. Слишком много всего сразу. В голове будто брякали струны расстроенной лютни.
— Мне кажется, было бы лучше, если бы ты рассказал мне об этом побольше, — проговорил Марк.
Он испугался еще и другого. Неужели он приелся Алипии и она пытается таким образом — через Патриарха — дать ему знать об этом? Нет. Если бы Алипия решила с ним расстаться, она нашла бы в себе достаточно мужества, чтобы высказать всю правду в лицо. Однако некогда Марка предала женщина, которой он доверял и которую любил. Ему нелегко было полностью поверить другой.
Веселый огонек вновь затеплился в глазах Бальзамона. Добрый знак.
Патриарх просто сказал:
— Она говорила, что тебе будет интересно узнать одну вещь. Через три дня Алипия назначила мне встречу. Хочет расспросить меня об Ионнакии Третьем, этом глупом дурачке, что был Автократором целых два несчастливых года до Стробила Сфранцеза.
— Так что с того?
Алипия работала над своей «Историей» уже не первый год.
— Да только то, что она собиралась зайти еще куда-то. И как раз в день визита ко мне! Из-за моей старческой забывчивости и не припомню, в чем дело. Болтаю тут разные глупости об Ионнакии Третьем.
У трибуна отвисла челюсть. Изумление и радость наполнили все его существо. Бальзамон наблюдал за ним исключительно невинным взглядом.
— Должен признаться, твою старческую забывчивость весьма трудно заметить, — сказал Марк.
Подмигнул ли ему Патриарх — или же это только показалось Марку?
— О, она то появляется, то исчезает… Предполагаю, кстати, что я забуду наш маленький разговор уже завтра. Как это печально, не находишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167