«Ле Жарди», пользующийся большой популярностью цветочный магазин Тони, располагался в шикарном районе, изобилующем бутиками. Пару лет назад Тони купил бывший магазин керамики и фаянса и за несколько недель превратил его в блестящий экзотический лабиринт, праздник всевозможных оттенков цветов и ароматов.
Тони готовил к продаже огромную композицию из розовых орхидей и оранжевых тропических цветов, называемых «райскими птичками». Услышав шаги Нейла, он обернулся.
– Ну, как дела?
Ни слова не говоря, приятель бросил десять тысяч долларов на стол. Тони взял толстую пачку банкнот и ловко пролистал ее большим пальцем, словно колоду карт.
– Нейл, да ты просто чудо! Абсолютное чудо!
– Это с какой стороны поглядеть. – Нейл поджал губы.
Красивое лицо Тони выражало покаяние.
– Нейл, прости. Ради Бога, прости! Я знаю, как ты не любишь ходить к ней. И если тебя это утешит, даю свое самое честное слово, что никогда больше не буду играть так глупо и связываться с этими ужасными ростовщиками. Я получил хороший урок.
Тони выбрал маленькую розовую орхидею из охапки, лежащей на столе, умело подрезал ее и вставил цветок Нейлу в петлицу.
– Сегодня вечером обедаем у меня? Я приготовил сюрприз.
– Я не люблю сюрпризов.
Улыбка молодого человека была полна сладостных обещаний.
– Этот тебе понравится.
ГЛАВА 30
Поставив ноги на пустой ящик из-под кока-колы, Элизабет сидела в кресле режиссера и следила, как яхты мягко скользят по широкой водной глади залива, как их белые паруса слегка надуваются под горячим июньским ветерком. Вдруг мимо с шумом пронеслась моторная лодка, оставив за собой широкий пенящийся след.
Сейчас этот обычно тихий берег Лонг-Айленда превратился в шумную, кипящую страстями съемочную площадку, где безраздельно властвовало вдохновение и безумие, вспыхивая, менялись настроения и характеры, а хаос был нормой жизни. Элизабет с восторгом переживала каждую минуту этой жизни. Ей нравились яркие огни, беспорядочное нагромождение камер и электрических кабелей. Ей нравились крики, громкие споры режиссера и актеров. Ее восхищала мгновенная и абсолютная тишина на съемочной площадке, как только звучало слово «Мотор!».
Но больше всего Элизабет нравилось смотреть, как играет ее мама, которая поразительно менялась при этом. Не внешне, конечно. Девочке тогда казалось, что она открывает для себя совершенно нового человека.
Вся съемочная группа обожала ее, а Элизабет знала каждого по имени. Иногда, когда обстановка на площадке накалялась, она легко могла снять напряжение единственным замечанием или своим невыносимо комическим подражанием Мэй Уэст.
Услышав голос режиссера, Элизабет тут же переключила внимание на съемочную площадку.
– Мотор!
Ее мама и Мэгги Дрейфус, которые, казалось, уже целую вечность стояли на своих местах, вдруг ожили. Элизабет не переставала удивляться тому, что ее мама, всегда выдержанная и спокойная, может так выйти из себя и превратиться в незнакомую горячую, страстную женщину.
Сцена была отснята, и Майкл Харрис торжествующе выбросил вверх кулак.
– Отрезать и отпечатать! – заорал он.
Элизабет в изнеможении откинулась на спинку кресла; Боже, как бы ей хотелось вот так же играть на сцене! Раньше она думала, что станет художником по рекламе, как Дебби, но за последние несколько месяцев поставила себе другую цель. И теперь больше всего на свете мечтала стать актрисой. Как ее мама.
– Эй, ребенок, хочешь соку?
Она повернулась и отрицательно помотала головой, все еще не в состоянии произнести ни звука, как ни старался Чад Бреннер ее разговорить. Элизабет рассказала своей подруге Клэрис, какой он красивый и симпатичный, даже без грима, и та чуть в обморок не упала только при упоминании его имени.
– Чад Бреннер разговаривает с тобой? По-настоящему разговаривает?
– Постоянно. Он даже разрешает мне сидеть в его кресле.
Клэрис закатила под лоб огромные глаза – как у собак породы бассет.
– Лучше молчи, а то я умру!
– А иногда он ерошит мне волосы.
– Боже!
Элизабет смотрела, как Чад взял пластиковый стаканчик с длинного стола со всякими закусками и напитками и налил себе апельсинового сока, который поглощал галлонами.
Клэрис было отчего падать в обморок, как только имя Чада Бреннера всплывало в разговоре. Для человека, только что отметившего в сорок второй раз свой день рождения, он был, как говорят школьники, «в полном порядке». Высокий, с густыми светло-каштановыми волосами, отливавшими на солнце золотом, Чад двигался той ленивой, слегка развинченной походкой, которую много лет назад прославил Джон Уэйн. Только Джон Уэйн никогда не выглядел таким сексуальным.
Элизабет подозревала, что все женщины на съемочной площадке, за исключением ее матери, влюблены в Чада Бреннера. Но как бы красив и мил он ни был, ему далеко до Нейла. Он не умел так веселиться и не умел так шутить. И не важно, что говорят вокруг, но, на ее взгляд, Чад даже близко не был так талантлив, как Нейл. Отшвырнув ногой коробку из-под содовой, она встала и, сунув руки в карманы шорт лимонного цвета, пошла к строению, которое служило здесь комнатой отдыха. Ей не хватало Нейла. Прошел почти год, как он ушел, а Элизабет все еще хотелось, чтобы случилось чудо, чтобы Нейл и ее мать помирились и рассказали ей правду о своем разрыве. Неужели они думают, что Элизабет не поймет? Неужели взрослые считают, что она не знает о таких вещах, как супружеская измена и гомосексуализм?
Она узнала все совершенно случайно. Нейл как-то зашел, чтобы отдать ей новую детективную повесть, которую давно обещал. А потом Элизабет увидела на журнальном столике его солнцезащитные очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122