погода, ветер, дороги, жена и дети, не хуже чем всегда, виды на урожай, река за неделю понизилась на четверть; цены на мясо; тяжелые времена. Они начинают вертеть кожу, ощупывать ее и обнюхивать, перегибать и обсуждать. Когда после всего этого отрезается нужный кусок, гному приходит в голову, что кусок тянет до чертиков много, надо взять круглый вес, а гирьки помельче не считать! Спорят еще битый час, как того требует обычай. Когда в конце концов приходит время платить, на сцену является не менее сказочный кошель из кожи, кончики пальцев вы уживают скиллинг за скиллингом, бережно и обстоя тельно, оба заинтересованных лица по нескольку раз пересчитывают сумму, после чего гном боязливым движением закрывает кошель: больше там ничего нет.
– У тебя ведь не одна мелочь, есть и бумажками кое-что. Я вроде бы видел бумажные деньги.
– Бумажные? Ни-ни. Это неразменные.
Новый спор, продолжительная беседа, обе стороны мало-помалу поддаются, сходятся на середине – и сдел ка заключена.
– С ума сойти, до чего дорогая кожа, – говорит по купатель.
А продавец отвечает:
– Да что ты, я отдал тебе кожу почти задаром. Смот ри не забудь меня, когда другой раз приедешь в город.
Уже под вечер я вижу, как гном возвращается домой после общения с людьми. Корова осталась у мяс ника. Теперь на подводе лежат пакеты и свертки, сам он трусит позади, и кожаные леи на каждом шагу складываются в треугольник. То ли по скудоумию, то ли, напротив, по обилию мыслей, обуревающих человека после выпивки, только полосу купленной кожи гном обмотал, словно браслет, вокруг руки.
Итак, в город притекли некоторые денежные суммы, в городе побывал крестьянин, он продал корову, после чего израсходовал полученные скиллинги. Это было за мечено всеми без исключения: три городских поверенных это заметили, три городские газеты тоже это заметили – в обращении находится больше денег, чем вчера. Город живет непроизводительными оборотами.
Каждую неделю местные газеты объявляют о продаже домов, каждую неделю муниципалитет публи кует список домов, назначенных к торгам. Как же так? А вот так.
Множество усадеб меняет хозяев. Каменистая до лина большой реки не может прокормить город, при ютившийся на ее бесплодном ложе. Случайная корова не спасает положения. Вот почему дома, швейцарские домики, ненадежные пристанища переходят в другие руки. Если жителю любого из городков Вестланна в кои– то веки понадобится продать дом, там это считается незаурядным событием, местные жители собираются на мосту и шушукаются, сблизив головы. Здесь же, в н a шем маленьком городе, лишенном всякой надежды, ни кто и ухом не поведет, когда та или иная усадьба выпа дает из ослабевших рук. Сегодня мой черед, завтра на станет твой! А людям и горюшка мало.

Инженер Лассен зашел ко мне в комнату.
– Надень-ка шапку и ступай на станцию, надо при нести чемодан, – говорит он.
– Нет, – отвечаю я. – Не пойду.
– Не пойдешь?
– Не пойду. На это есть носильщик. Я охотно уступлю ему чаевые.
Этого хватило с лихвой, ведь инженер был очень мо лод. Он смотрел на меня и молчал. Но, будучи человеком настырным, от своего не отступился, только пере менил тон.
– Мне хотелось бы, чтобы это сделал именно ты, – сказал он, – не убудет тебя, если ты принесешь чемодан.
– Вот это другой разговор. Коли так, схожу.
Я надел шапку и готов идти; он вышел первым, я за ним. Минут через десять прибыл поезд. Весь он со стоял из трех вагонов-коробочек, несколько пассажиров вышли из переднего вагона, а из последнего вышла дама. Инженер поспешил к ней и помог ей спуститься.
Я не очень внимательно следил за происходящим. На даме была вуаль и перчатки, она передала инженеру желтое летнее пальто. Она казалась смущенной и тихим голосом произнесла несколько слов; но, заметив, что инженер держится уверенно и развязно и даже просит ее поднять вуаль, она тоже расхрабрилась и вуаль подняла.
– Ну как, теперь узнаешь? – спросила она у него.
Тут и я насторожился, я узнал голос фру Фалькен берг, я обернулся и взглянул ей в лицо.
Ах, как тяжко стариться, как тяжко быть отставным человеком. Едва поняв, кто передо мной, я мог думать только об одном – о себе, состарившемся, о том, как бы мне стоять попрямее, как бы поклониться учтивее. За последнее время я обзавелся блузой и брюками из коричневого плиса, обычным на юге костюмом для ра бочего, и костюм этот был всем хорош, но, как на грех, я именно сегодня не надел его. До чего ж это меня раздосадовало, до чего огорчило. Покуда эти двое раз говаривали, я пытался понять, зачем инженеру понадо билось тащить на станцию именно меня. Может быть, он просто пожалел какой-нибудь там скиллинг на чае вые носильщику? Или захотел похвастаться, что вот, мол, у него есть собственный слуга? Или сделать ей приятное, чтобы ее с первой минуты окружали знакомые лица? Если последнее, то он ошибся в своих расчетах: когда фру увидела меня, она даже вздрогнула, неприятно пораженная этой встречей в таком месте, где она надеялась укрыться от чужих глаз. Я слышал, как инже нер ее спросил: «Видишь, кто это? Вот он-то и по несет твой чемодан. Давай сюда квитанцию». Но я не поклонился. Я отвел глаза.
Потом я в тайниках жалкой душонки своей одержи вал верх над инженером, я думал: ох, как она должна сердиться на него за подобную бестактность. Он навя зывает ей общество человека, которому она давала ра боту, когда у нее был свой дом; но этот человек сумел доказать ей всю возвышенность своей натуры, он от вернулся, он не узнал ее! Хотел бы я понять, почему дамы так льнут к этому субъекту, который носит на отлете свой толстый зад.
Толпа на перроне поредела, поездная прислуга пере гоняет коробочки на другой путь и начинает составлять из них новый поезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51