Я чуть не пристрелил его. Направил дуло кольта ему в живот и положил палец на спусковой крючок. Он издал короткий свистящий звук, всасывая воздух, и поспешил бросить пистолет. Он упал на ковер с глухим стуком.
Я старался одновременно держать их всех в поле зрения.
Слышно было, как хлопнули дверцы автомобиля. Это, должно быть, полиция. Я слышал топот бегущих мужчин. Все молчали, одна из девушек в полуобмороке привалилась к стене. Больше никто не двигался.
Кроме Рэйвен.
Когда она двинулась, я находился в смятении, мои чувства представляли собой странное месиво. Прежде всего — почти физическое чувство облегчения. С каким-то бешеным весельем я понял — все. Все кончилось. Конец всему, дело сделано, финиш. Еще чуть-чуть, еще несколько секунд.
Но от предыдущего напряжения я чувствовал нечто вроде похмелья. Соображал я медленно, но испытывал сумасшедшее желание притопнуть и пуститься в пляс. Чувствовал я себя бодрым, вдохновленным, способным совершить что угодно; слегка кружилась голова от чувства облегчения. В голове у меня беспорядочно проносились обрывки мыслей. Я думал о том, как полицейские будут управляться с этими полуголенькими помидорчиками, и еще о многом другом я думал.
И тут Рэйвен двинулась.
Она подошла ко мне, остановилась у фото на стене, которое даже в этих условиях не могло не привлекать внимания.
— Во всем, что ты тут наговорил, Шелл, только одно неверно, — бесстрастно сказала она.
Я услыхал, как от удара распахнулась входная дверь. Рэйвен наклонилась вперед, всматриваясь в снимок. Выпрямилась и сказала:
— Только одно неверно. Это не моя попка. Ошарашенный, я глянул на снимок, потом опять на Рэйвен.
Черт возьми, это была ее попка! А меня она вокруг пальца обвела.
Вилли отвлек звук сирены. Меня тоже отвлекла сирена, но другого рода. Но такие сирены мне нравились. Если у человека есть слабость — пусть уж эта слабость будет хороша собой. Пусть это будет моей эпитафией.
Наградой за то, что Рэйвен перехитрила меня. Справа я услыхал металлический звук передернутого затвора пистолета. Я покатился по полу, сжимая в руке пистолет. Воздух огласился криками, люди бросились врассыпную. Но не Эд Грей. Он уже держал пистолет в руке, и, когда я прицелился в него, он выстрелил первым.
Грохот выстрела ударил по ушам, но я слышал, как пуля вонзилась во что-то деревянное позади меня. Я нажал на спусковой крючок. Пуля, весившая 230 гран, ударила Грея в грудь, отбросила его назад. Оскалившись, он сделал шаг назад, одна нога у него подогнулась.
Казался он совершенно невредимым, просто потерял равновесие, но вдруг он на полсекунды застыл в этой неудобной позе, потом, словно у него все жилы перерезали, рухнул на пол.
Поднялась суматоха, раздались крики, образовался такой калейдоскоп цветовых пятен, что я едва мог различить фигуры, двигавшиеся от двери. Они подходили справа, топая по ковру. Полиция.
Когда я повернулся к ним, Орландо Десмонд заорал:
— Осторожно, Фарли! У него пистолет. Во главе полицейских в форме был человек в штатском. Плотного телосложения, с грубым, неприятным лицом, он выглядел рассерженным, даже разъяренным. В руке у него был пистолет.
— Брось оружие, Скотт! — завопил он. — Или я стреляю!
Он выстрелил в меня, как только произнес «или». Пуля зацепила мне голову. Куда там или во что она попала, я не знал, но мой череп издал какой-то металлический звон, похожий на тот, который издает большой медный гонг, когда по нему бьют колотушкой. Звук становился все громче и быстро достиг максимальной громкости, и осязаемая вибрация крутила и дергала меня, словно героев мультфильмов, которые дергают сначала каждой конечностью порознь, а потом всеми вместе.
Была какая-то доля секунды, вместившая в себя и гром, и звон, и вибрацию. И в эту долю секунды все было четким, ясным и прозрачным. Вокруг меня в розовом тумане танцевали яркие точки, и я видел вибрацию, цвет и двигающихся людей. А еще в эту долю секунды я увидел — десять попок.
Я про себя воскликнул: «В-А-А-У!»
Они, эти попки, витали вокруг меня и были везде — и нигде, появлялись и исчезали. Может быть, это и есть нормальное для попок поведение, но как бы там ни было, зрелище это было грандиозным, запоминающимся, даже несколько устрашающим.
А потом — чернота.
Но я еще успел подумать вот о чем. Если в этот момент тупая пуля медленно сокрушает мои мозговые извилины и это грандиозное зрелище — последнее, что я вижу в своей земной жизни, пусть так и будет. Не стану возражать.
Каким-то образом, даже ничего не помня о себе, кроме последних нескольких дней, которые пришлось пережить, я знал, что если Шеллу Скотту суждено умереть... то он хотел бы умереть таким образом.
Глава 17
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я осознал, что я не умер и не отправился в Землю Вечно Счастливой Охоты. Правда, живым я тоже был не вполне, но все-таки жизнь во мне теплилась. Я не знаю, сколько времени длился таинственный монотонный процесс, собравший осколки звуков, цветов, движений, запахов и мыслей в одно фантасмагорическое целое.
Я учуял запах лекарств, услышал голоса, ощутил тяжесть и боль. И еще я бредил. А однажды в горячечном бреду я увидел нечто прекрасное в своем безобразии.
Словно ожила картина, написанная Дали, которому помогали Блэйк и Эль Греко. Это был балет на открытой площадке, зеленой, плоской и мрачной, как поверхность Мертвого моря. Я стоял в центре площадки, меня слепили огни рампы. Из-за кулис на сцену вытанцевали Слобберс О'Брайен и Бифф Бофф в красных балетных пачках. Они выделывали пируэты со слоновьей грацией и щекотали друг друга. У обоих были здоровенные дубинки, выполненные в виде Уи Вилли Уоллеса и Дэнни Экса, которыми они меня беспощадно лупили по голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68