Одним этим она поставила себя в ряд с теми, кто хотел изменить существующее в стране положение.
Или по крайней мере порассуждать о том, как его изменить.
Поначалу были просто политические клубы. Безобидные объединения спорщиков.
«Не тревожься, мама, - успокаивала Клаудия Галину и отца. - Мы пьем кофе, обсуждаем, кому платить по счету, и только после этого - как преобразовать мир».
Но Галина тревожилась.
Ее собственный достаточно широкий политический кругозор не дал ей ничего хорошего. Галина не забыла демонстрации в поддержку Гайтана - политика-полуиндейца, который вознамерился демократизировать Колумбию, и то острое чувство наивного оптимизма, которое витало тогда на улицах, словно весенний ветерок среди мертвой зимы. «Я не индивидуум, я - народ». Она помнила фотографию изрешеченного пулями тела на первой странице отцовской газеты. После этого в обществе стало сгущаться настроение фатализма, словно с возрастом деревенели кости. Но у молодых была прививка от этого недуга. Потребовались годы невзгод, чтобы идеализм ушел в прошлое.
Теперь Клаудия все меньше бывала дома.
Задерживалась допоздна - объясняла, что проводила время то с одним, то с другим приятелем.
Однако Галина понимала, в чем дело.
Дочь пылала любовью. Но не к мужчине. Причиной ее душевного волнения и горящих глаз было общее дело. Клаудия здорово зациклилась на идеалах.
Галина предупреждала, чтобы она сторонилась политики, но каждый раз натыкалась на холодное молчание или еще того хуже: дочь качала головой, мол, старики в таких вещах не разбираются. Не понимают, что в их стране что-то не так и требует перемен. Словно Галина была идиоткой - не видела и не слышала, что творилось в мире.
Все обстояло как раз наоборот: Галина прекрасно понимала мир и видела, как действует колумбийское общество, - вернее, как оно не действует, поскольку, если разобраться, в их стране не действовало вообще ничего. И это с болью приобретенное знание вынуждало бояться за дочь.
Когда Клаудия связалась с левыми?
Не исключено, что в тот раз, когда сказала, что едет с подружками на экскурсию. В Картахену. А когда через десять дней возвратилась, Галина заметила, что дочь нисколько не загорела, выглядела еще бледнее, чем до отъезда. «Погода была ужасная», - объяснила она. Встревоженная Галина хотела заглянуть в газеты, чтобы убедиться, что дочь не солгала. Но не собралась.
Картахена расположена на севере. И там же накапливали силы боевики ФАРК.
Короткие отлучки стали регулярными.
«На университетский семинар», - отговаривалась Клаудия.
«Навестить подругу».
«В поход».
Одна ложь следовала за другой.
Что оставалось делать Галине? Дочь выросла и стала взрослой. Клаудия влюбилась. И Галина тешилась надеждой, что и эта любовь, как всякая первая, пройдет. Дочь ткала хитросплетения лжи, а мать этой тканью утирала слезы.
Клаудия стала хуже одеваться. Это случается с молодыми. Но дочь Галины отдавала дань не моде, а солидарности. Обходилась без косметики и старалась не заглядывать в зеркало.
Девушка не сознавала, что от этого становилась только привлекательнее.
Я же еще не рассказывала, насколько она была обворожительной, спохватилась Галина. Изысканно грациозной. Почти по-кошачьи гибкой, изящной. Глаза - черные, как уголь, удлиненные. Кожа, как говаривала мать Галины, «кофе с молоком». Должно быть, она унаследовала внешность не от нашей ветви. Наверное, от бабушки со стороны отца - певички вентелло, которая разбивала сердца от Боготы до Кали.
Но вот наступил день, когда Клаудия ушла и не вернулась.
Опять поехала на экскурсию - развеяться с друзьями на побережье. Но когда через два дня после того, как Клаудия не вернулась в срок, обезумевшая Галина принялась названивать ее друзьям, те выражали полное недоумение.
«Какая поездка?»
Странно, но она не удивилась. Просто получила подтверждение своим догадкам. Галина сидела у телефона и молила, чтобы он зазвонил. И сдерживалась, чтобы не поднять трубку и не набрать номер полиции. Она понимала, где была Клаудия. Впутывать в это дело полицию было еще хуже, чем вообще ничего не предпринимать.
Прошло какое-то время, и Клаудия позвонила.
Галина выговаривала ей, бушевала, плакала. Бранила, как ребенка. Как она могла ей не позвонить?
Но Клаудия была уже не опоздавшая к обеду девчонка.
«Я с ними, потому что те, кто не с ними, те против них», - заявила она.
Клавдия говорила убежденно. Логично. Даже страстно. Видимо, она унаследовала и развила в себе эту черту Галины, которая тоже когда-то ходила на демонстрации вместе с отцом и восхищалась Гайтаном.
В конце концов она сказала дочери все, что в таких случаях говорят матери. Даже дочерям-революционеркам, которые уходят в горы.
«Тебя убьют, Клаудия. А меня пригласят забрать твое тело. Пожалуйста, возвращайся».
Но Клаудия не послушалась, как в детстве, когда, раскапризничавшись, не хотела надевать во время дождя резиновые ботики: «Мама, мне тогда не почувствовать луж!»
Клаудия хотела прочувствовать все лужи на свете.
Отец бушевал. Грозил позвонить в полицию и потребовать, чтобы ему вернули дочь. Обвинял Галину: «Ты должна была почувствовать, что назревает». Галина понимала, что он говорил так от отчаяния и раненой любви. Муж знал, как опасно обращаться в полицию. А разыскивать Клаудию было бесполезно, поскольку он понятия не имел, где она находится.
Они спрятались в кокон своей личной боли и ждали весны, которая то ли придет, то ли нет.
Время от времени им передавали весточки. Какой-то молодой человек с эспаньолкой дюйма в четыре и в черном, как у Че, берете, объяснил, что будет лучше, если дочь не станет звонить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91