– Кто здесь?
– Элизабет, – ответила она.
Он откликался на ее голос всякий раз, когда был встревожен, но сейчас наступившая тишина была такой глубокой, что Элизабет испугалась еще сильнее. Она склонилась над ним. Глаза Вильяма были открыты, белки ярко светились в сумраке.
– Зажги свечи, – сказал он, – мне кажется, я кажется еще сплю.
Голос был тихим, неуверенным, но слова совершенно осмысленными. Элизабет облегченно вздохнула и выбежала в переднюю за свечами. Она услышала, как кровать опять скрипнула, а Вильям выругался.
– Лежи! – крикнула она, взмахнув оплывшими свечами, желая предостеречь его от резких движений. – У тебя могут открыться раны.
Теперь он мог видеть ее лицо в свете принесенных свечей.
– Я знаю, что был в бреду. Может быть и сейчас в нем? Что ты делаешь здесь в такой поздний час?
– Элис попросила меня позаботиться о тебе. Она боялась, что недостаточно искусна во врачевании сама.
Опять последовало молчание, но на этот раз не столь продолжительное.
– Либо я гораздо серьезнее болен, чем думал, – сказал он, наконец, – либо заблуждаюсь относительно проницательности дочери… – я полагал, что знаю ее.
– Ни то, ни другое, – ответила, улыбнувшись, Элизабет. – Относительно первого – это всего лишь страх Раймонда, передавшийся Элис. Он написал письмо, из которого выходило, будто он везет домой умирающего, надеясь на помощь родного очага. Это хороший молодой человек, Вильям. Его тревога за тебя очень трогательна… Но Элис так испугалась, что умоляла меня приехать. Относительно второго… Ты понимаешь ее правильно, но она никогда не рискнула бы причинить тебе зло, даже незначительное, из одной только ревности. Кроме того, я не думаю, что она по-прежнему ревнует.
– Что это значит?
В голосе Вильяма прозвучало скорее удивление, нежели гнев или тревога, но Элизабет знала, этот прилив сил не будет долгим. Кроме того, ей не хотелось рассказывать ему больше, пока он не осмыслит того, что она сказала.
– Не сейчас, – сказала она, зажигая еще две свечи. Свет тебя не беспокоит?
– Нет. У меня только немного болит голова.
– Тогда я принесу горшок, а потом дам что-нибудь поесть.
Когда Вильям справил нужду и поел постного бульона (крепкий бульон с мясом оказался ему не по силам), его веки отяжелели от усталости. Тем не менее, он спросил:
– В чем дело, Элизабет? Ты что-то хотела сказать. Уверен, хорошее. Расскажи.
Элизабет приготовилась было, но передумала и сказала только:
– Ты слишком устал. Спи теперь.
Облегчение, написанное на лице Вильяма, когда его глаза закрылись, было наградой Элизабет за хлопоты. Но где-то глубоко в ней росла тревога. Когда Элис впервые сказала «Спросите папу», Элизабет была так уверена в ответе Вильяма, что могла спокойно ждать его пробуждения. Однако, когда он проснулся и Элизабет выполнила все свои обязанности, она подумала, ведь Элис знала его только зрелым человеком. Она сказала, будто люди не меняются, но это было не совсем верно.
Поэтому Элизабет и не стала задавать свой вопрос. Ее мучили сомнения. Чувствительный к колебаниям настроения Элизабет, Вильям заметил бы это.
Благодаря правильному питанию и хорошему уходу, он быстро поправлялся. Тем не менее Вильям пока не чувствовал себя готовым к встрече с невзгодами. Он не просил Элизабет объяснить происшедшую перемену, надеясь, что глубокая, трепетная радость вернется к ним, и не хотел знать, почему она вышла.
Он ни на минуту не оставался один. Элизабет несла ночные дежурства, а Элис сидела рядом с отцом днем, когда та отдыхала. На четвертый день пребывания дома струп на его руке затвердел, края раны на боку зажили. Выделения из раны на плече почти прекратились; края ее сгладились, а ярко-красный цвет потускнел. В тот день к вечеру у Вильяма впервые жар спал до нормальной температуры. На пятый день он уже съел завтрак с большим аппетитом и потребовал прихода Раймонда. Элизабет взглянула на него, пожав плечами, и вызвала юного рыцаря из передней.
– Садись, – сказал Вильям, указывая на табурет. – Как твоя нога? Я вижу, ты еще хромаешь.
– Это ничего, – успокоил его Раймонд. – Просто щажу ее, она болит только, когда сгибаю ногу.
– Вот как? Ты должен тренировать ее понемногу. Не щади слишком долго, иначе рана будет плохо заживать. Теперь расскажи мне, почему привез меня домой, оставив людей и лошадей, не получив, наверное, даже разрешения лорда Херфордского и лорда Глостерского.
– Совсем не так. Именно граф Херфордский сказал мне, что я должен отвезти вас в Марлоу. – Раймонд в сомнении посмотрел на Элизабет. Он не был уверен, можно ли больному человеку рассказывать о попытке его убийства.
– Я не дитя и не глупец, – рассердился Вильям. – Ты побежал к графу Херфордскому с очередным дурацким вымыслом о том, что кто-то пытался убить меня?
– Дурацкий вымысел?! – воскликнул Раймонд. – Это же абсолютная правда! Откуда, вы думаете, этот порез на руке? Кто-то вошел в комнату, где вы лежали в аббатстве, и попытался вас заколоть.
Видя, что Вильям собирается возразить и ему предстоит услышать нечто похожее на «никто не может желать моей смерти», Раймонд принялся подробно рассказывать о перерезанных стременах и о событиях в аббатстве, после чего, поведал о предположении графа Херфордского относительно возможной связи этих покушений с Ричардом Корнуолльским. Вильям задумался.
– Возможно, – сказал он, наконец, – хотя не могу понять, кто и почему. Я не сумел поймать за руку даже проклятого ленивого писаря на… Во всяком случае теперь, когда я дома, беспокоиться не о чем. Оставим это. Хорошо, если бы ты начал выезжать и разузнал, можно ли собрать в поход побольше людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130