Наконец вернулся хозяин. Вид у него был не менее озабоченный, чем до ухода.
Бурбаки, разумеется, в глаза их не видел!— сообщил он.— Но это еще не все... Вы ведь говорили, что видели пастуха прошлой ночью, когда устроили засаду на пастбище?
Все точно, дядя,— удивленно посмотрел на него Мишель.
Так вот: вы ошиблись! Или Бурбаки — отъявленный врун! Он мне клялся всем, что есть в жизни святого: в тот вечер он не покидал своих овец!
Ну, наглец! Его же легко было узнать по его балахону!
Сомнений не может быть!— поддержал брата Даниель.
Дядя только развел руками: он уже отказывался что-либо понимать... Их отвлекла тетя Жиль: завтрак, хотя на сей раз с опозданием, был готов. Атмосфера за завтраком была мрачной; каждый сидел, погруженный в свои мысли. Фанни стала собирать чашки, чтобы поставить их в мойку, когда дверь распахнулась и в кухню вошел Бурбаки. На лице у него не было обычной улыбки. Пастух, казалось, утратил свое добродушие. Он встал в дверях, подпирая косяк, вынул изо рта трубку и, никого не приветствуя, заговорил:
Не дает мне покоя эта ночная история... Вы тут поди вообразили невесть что...
Вообще-то мы...— попытался вставить фермер.
Та-та-та! Не морочьте мне голову, я сам понимаю , что к чему, вот так! Я и без очков вижу, что у иных в голове!
Уверяю вас...— пытался успокоить его дядя. Но все было напрасно.
Бросьте вякать, послушайте лучше меня, черт возьми!— рассердился Бурбаки.— Эти молодые люди очень в себе уверены, так, что ли? А как, я вас спрашиваю, они узнали меня? Ночью все кошки серы, и один человек — что другой...
На вас был ваш плащ... это ваш балахон,— возразил, краснея, Мишель.
Бурбаки описал своей трубкой широкий круг. Одновременно лицо его озарила широкая беззвучная улыбка. Он подошел к Мишелю и ласково похлопал его по плечу.
Из одной клетки, да не равны детки, мой мальчик! К твоему сведению, ошибка, значит, вышла! Теперь-то я знаю, кого вы приняли за меня, молодые люди! Здесь только один человек есть, который мог вырядиться в такое пальто... или в балахон, как ты хорошо сказал. И этот человек — Мотэн!
Слова его прозвучали как гром среди ясного неба... Все смотрели на старика, округлив в изумлении глаза.
Мотэн? Что он делал в такой час на моей земле?..— пробормотал Франсуа Дарвьер.
Это уж точно — у него, считай, почти нет практики после смерти Арсена,— продолжал пастух.— По-моему, вам надо с ним потолковать. Насчет всех этих неприятностей с вашими коровами... Кажется мне почему-то, что совесть у него, костоправа несчастного, нечиста...
Франсуа Дарвьер почесал в затылке.
Совет, конечно, хороший... Я и сам об этом подумывал... Только не выговаривать же ему за то, что он прошел по тропе, которая лежит на моем участке!..
И то правда,— согласился пастух.— Но вы не беспокойтесь! Мне пора свое стадо проведать, и я туда отправлюсь не позднее, чем после полудня. Уж я-то сумею все у него выведать, каким бы он колдуном ни был! Пусть впервые за десять лет, но я его заставлю заговорить, да и он от меня кое-что услышит... До свидания! А о шалопаях ваших не тревожьтесь! Они большие прохиндеи, эта парочка, я сразу понял...
Пастух ушел так же внезапно, как и пришел...
* * *
Бурбаки сдержал свое обещание. Испытывая приступы крайнего негодования при одной лишь мысли о том, что темные делишки Мотэна могли бросить тень на его, Бурбаки, репутацию, он вечером того же дня решительными шагами направился к хижине колдуна.
Нет, ты у меня получишь по заслугам, парень!— бурчал он.— Я тебе задам такую головомойку, что ты ее никогда не забудешь! Ишь, балахон на себя напялил!.. Клянусь, он сделал это нарочно, чтобы его приняли за меня, чтобы добрых людей ввести в заблуждение!..
Не переставая ворчать, Бурбаки без стука распахнул дверь хижины костоправа. Кислый запах прошлогодних яблок и дыма ударил ему в нос. Он остановился на пороге, пораженный увиденным. Конечно, он ожидал, что "берлога" Мотэна похожа на своего хозяина, что она столь же грязна и запущена. Но она была даже хуже, чем он мог предположить. Комната напоминала мрачную пещеру, сплошь затянутую густой паутиной. На скамье валялась ветхая одежда, на столе стояли какие-то пустые бутылки и немытая посуда.
Но нб это поразило пастуха больше всего. В глубине комнаты он увидел лежащую на расшатанной кровати человеческую фигуру с длинными волосами, обрамляющими рябое лицо.
Увидев посетителя, Мотэн тихо, еле слышно застонал. Смущенный Бурбаки сразу забыл, зачем пришел, и медленно приблизился к убогому ложу.
Мотэн слегка пошевелился, его губы задвигались.
Что это с тобой?—резко, спросил пастух, недовольный тем, что его гнев куда-то улетучился.
...мер человек... Арсен,— пробормотал костоправ.— ...огонь... в коже!
Бурбаки морщил лоб, силясь понять, что хочет сказать Мотэн.
...мрет... человек Арсен...— повторял больной.— ...черный... мень...
Пастух почесал себе нос. Он понемногу разбирал слова, но не мог разгадать их смысл.
Ты хочешь сказать, что умрешь, как Арсен, старина?—спросил он.
Человек медленно кивнул.
Огонь в коже... черный камень!..
Опять твои штучки?.. Я попрошу врача из
Лошнэ зайти к тебе. Если только ты не пьян в стельку...
Огонь в коже...— простонал Мотэн. Бурбаки, ошеломленный увиденным, отступил к
двери и, чувствуя явное облегчение, вышел. Он ворчал всю дорогу, а когда пришел на ферму Дар-вьера, все встревожились, увидев его опрокинутое лицо.
Ах ты, Господи!.. Ах ты, Боже мой!..— повторял он, не в силах произнести что-нибудь вразумительное.
Жильберта Дарвьер усадила его, налила ему стакан вина, который он выпил залпом, кажется, не поняв, что пьет, и даже не поблагодарив.
Ну как, видел Мотэна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38