Его чрезвычайно потрясло то, что живого человека засунули под стекло, и он сидит перед потухшим костром как дурак, а еще более тронуло удивительное сходство экспонируемого с ним самим. Воображение Ягердышки тотчас нарисовало картину похищения его новорожденного брата и насильственное помещение под стеклянный колпак.
Ах, вот ты какая, Америка!
Но здесь чукча вспомнил, что родители никогда не говорили о брате-близнеце, и тут все окончательно смещалось в его голове. Он приблизился к стеклянному шкафу и, роняя слезы, заговорил:
— Эй, брат! Ты что здесь делаешь? Наверное, родители просто не сказали мне о брате, не хотели волновать!.. Как же ты в ящике-то?..
Но «брат» не отвечал, а смотрел куда-то вдаль, и столько в его взгляде помещалось грусти, что Ягердышкино сердце трепыхалось в груди, как пойманный воробей в ладонях, стремясь вспорхнуть к небесам!
— Сейчас я выпущу тебя, брат!
Ягердышка хотел было размахнуться, но тут позади него раздался голос адвоката Тромсе:
— Так вот ты где!
Жирный эскимос схватил его за руку и потащил к выходу, но Ягердышка упирался, не желая бросать родственника.
— Опаздываем! — обозлился Тромсе.
— Никуда не пойду без брата! — заявил Ягердышка и выдернул руку из цепких пальцев адвоката.
— Какого брата? — опешил эскимос.
— Вот! — указал чукча.
Тромсе оглядел экспонат, пробормотал: «Идиот», — а Ягердышке перевел надпись под ящиком: «Первобытный чукча, найденный во льдах замерзшим. Предположительный возраст экспоната четыре тысячи лет».
— Понял?! Болван!!! Мертвый он! Четыре тысячи лет мертвый! И внутри у него опилки! А теперь пошли!..
Пока чукча пытался осмыслить сказанное Тромсе, они снова оказались в зале суда, где судья-негр что-то проговорила по-английски и ударила молоточком. После сего Тромсе уволок Ягердышку на улицу и сказал, что чукча теперь политический беженец и должен ему две тысячи долларов.
— Ага, — согласился беженец, не зная, что такое доллары.
— Это деньги, — пояснил Тромсе. — Их надо заработать!..
Далее он повел Ягердышку по какой-то улице, на какой-то склад, где им выдали по представленной адвокатом бумажке клетку с медвежонком. Но чукча так был потрясен музейным экспонатом, что лишь слабо улыбнулся, когда Аляска скользнул через клеткины прутья красным язычком и лизнул его руку.
— За углом — зоопарк! — указал Тромсе. — Пойдешь туда, найдешь эскимоса Джона, он даст тебе работу! — и вновь растворился в неизвестном направлении.
Ягердышка побрел, куда ему было указано, порывы холодного ветра освежили его голову, а поскольку он не мог долго находиться в печали, то подумал — мало ли кто во льдах замерзал, а что похож на меня, чего не бывает!.. И зашагал веселее.
За углом действительно располагался небольшой «ZOO», в ворота которого Ягердышка зашел смело и закричал:
— Джон! Джон! Это — Ягердышка, от адвоката Тромсе!
Звал чукча громко, а потому эскимос Джон явился быстро, с выпученными глазами и сжатыми кулаками.
— Чего орешь!
— Так на работу я, от Тромсе!
— А чего орешь? Тихо сказать не можешь? Иди за мной…
Они вошли в небольшое административное здание.
— Пять долларов в час! — определил Джон на ходу. — Четыре дня отпуска в году, два дня больничный!
— Ага, — на все согласился Ягердышка.
— Станешь клетки чистить…
Тут навстречу им явился высокий человек с седой головой, в клетчатой рубахе и больших ботинках. Джон поклонился ему, человек на это приветливо улыбнулся, почти уже разминулся с чукчей и его провожатым, но вдруг остановился как вкопанный, сделал шаг обратно, выхватил из рук Ягердышки клетку и, по мере вглядывания в медвежонка, что-то возбужденно заговорил по-английски.
— Босс, — прошептал Джон. — Начальник! Говорит, что твой медведь не просто медведь!..
— А какой?
— Какой-то ассирийский. Ишь, взволновался как! Я его таким никогда не видел! Говорит, что морда у него вытянутая и острая, как у лисы! Только альбинос… Фантастика, говорит! Только на картинках такие медведи остались!..
— И что? — не понимал Ягердышка. И что такое «альбинос», он не понимал, и что такое «ассирийский» — тоже.
— А то, что ассирийские медведи вымерли две тысячи лет назад!..
7.
Через неделю после автомобильной аварии полковник Иван Семенович Бойко находился уже в Москве. События развивались следующим образом.
В больнице города Бологое офицер задерживаться не стал, а уже на следующее утро явился на место службы, где возбудил четыре уголовных дела по факту кражи государственного имущества в особо крупных размерах.
Охрана палладиевых колес была подвержена искушению подземелья, и, вооружившись напильниками, четверо прапоров наскоблили аж килограмм драгоценного металла. Впрочем, были взяты с поличным и отправлены в СИЗО.
В 10 часов 45 минут полковнику Бойко позвонил полковник с площади и попытался было резко выговорить Ивану Семеновичу, что тот влез не в свое дело, что колеса должны находиться в компетенции ФСБ. На это Бойко ответил, что имеется бумага, в которой данная уважаемая организация отказывается вести дело, считая его прерогативой МВД.
— Ваша подпись имеется! — похрустел бумагой полковник. — Секретарша выдала!
В прикрытой ладонью трубке послышалось: «Ах ты пи…! Я тебя, е… твою мать!» Иван Семенович осторожно положил трубку на рычаги и приказал отправить зашифрованную депешу в Москву.
Только после этого он пустил в кабинет жену, которая бросилась к мужу, целуя руку, ввинченную в аппарат Илизарова.
— Ванечка, — приговаривала жена, вливая в полковничий организм черный кофе из китайского термоса.
— Машенька, — ласково вторил полковник, стараясь хоть на мгновение забыть о деле, утапливая узловатые пальцы во все еще густых волосах женщины…
К вечеру в кабинет Ивана Семеновича, чеканя шаг, вошел дежурный прапорщик и объявил, что звонит министр внутренних дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85