Ахметзянов продолжал говорить про пацанов, что все мы пацаны, а нам, пацанам, делить нечего, пацаны должны вместе держаться…
— Больно, — сказал капитан.
— Очень, — подтвердил майор.
После этих признаний в лице студента Михайлова переменилось, безразличность растаяла, на щеках появилось что-то вроде румянца, а глаза застрадали, засопереживали, переходя с увечной руки на синюю ногу в ведерке со льдом.
— Я не хотел, — проговорил молодой человек. — Не хотел…
В это время оба мента почувствовали серьезное облегчение в покалеченных конечностях. Боль отошла, то ли ото льда, то ли от водки или еще от чего другого.
— А говорил, не служил! — укоризненно произнес капитан. — Нехорошо.
— Я же рассказывал, — потянулся за колбасой Ахметзянов. — Потеря памяти у него. Автокатастрофа! Не помнит ничего!
— Я и в самом деле не помню ничего! — оправдывался студент Михайлов. — Но зла причинять вам не хотел!
— Да-а, — протянул майор. — Такие мягко стелют, да жестко спать! — И выудил ногу из ведра, как рыбку из ледяной лунки.
— Не пидор! — резюмировал капитан, хрустнув маринованным чесноком. Причем взял он закуску увечной рукой, ощутив, что боль ушла, а пальцы действуют как всегда. — Пацан!
Наконец выпили вместе за пацанов, после чего майор натянул на ногу носок.
— А я тебе, Жыбин, всегда говорил, что ты зверюга! — сказал он капитану, завязывая на ботинке рваный шнурок узелком.
— Ну не зверь же, товарищ майор! Я же русский!
— А я — татарин, — определился Ахметзянов.
— Все равно — пацан! — махнул рукой капитан, прощая. — Исключения подтверждают правила!
— Я — тамбовский! — сообщил майор. — Лимита!
Все посмотрели на студента Михайлова.
— Ушла память от меня! — сообщил он в свою очередь. — Среди народов нет зверей, — добавил.
— А чечены!!! — вновь возмутился Жыбин. — Они пацанам нашим органы половые отрезают, рабами делают!.. Не-е, товарищ майор, он мне специально нервы бужирует!..
Майор согласно закивал.
— Есть преступники среди народа, а народ весь преступным бывает вряд ли! — устало проговорил молодой человек. Обычная бледность вернулась к нему, а глаза вновь наполнились безразличием. — Вы, Жыбин, тоже преступник.
— Я?! — обалдел капитан.
— Вы детей убивали?
— Да кто ж там, в общей куче, разберет!
Студент Михайлов отвернулся.
Неожиданно Жыбин вскочил из-за стола, и Ахметзянов в пьяном ужасе подумал, что драка начинается по новой, но произошло ровно другое. Мент рванул с себя пиджак и свитер, обнажив мускулистое тело, и повернулся голой спиной к молодому человеку. Всю его могучую спину покрывали мелкие шрамы, от шеи до поясницы.
— Это работа восьмилетнего «духа»! Гранату звереныш в меня бросил самодельную, с гвоздями рублеными!
Жыбин вернул свитер на место и раздул бычьи ноздри.
— Из меня полсотни фонтанчиков крови било! Я его из последних сил подстрелил. Засадил разрывную в голову! Как гнилая дыня, разлетелась башка! Вот когда я радость испытал! Когда успел!.. Все они звери!!!
— Нельзя детей убивать, — тихо произнес студент Михайлов.
— Так он же меня сам почти убил! — обалдел капитан.
— Это его дело.
— А мое дело, значит, сдохнуть!
Молодой человек пожал плечами, кинул: «А хотя бы и сдохнуть!» — встал из-за стола и, сказав, что у него еще есть дела на сегодняшний вечер, твердым шагом пошел к ресторанному выходу.
— Куда вы? — крикнул вдогонку Ахметзянов. — Два часа ночи!
— Ничего-ничего, — отмахнулся студент Михайлов и закрыл за собой дверь ресторана.
Майор разлил остатки водки и зашевелил бровями.
— Может, все же пидор? — осчастливил он пространство своим предположением.
Капитан предпочел молча кивнуть головой.
Ахметзянов ничего не предполагал, а просто понес свою рюмку через стол. Чокнулись, выпили, и менты стали собираться. Они не выражали желания оставить часть своих денежных средств за банкет и на вопрос патологоанатома: «Поделим на троих?» — молча проигнорировали татарина, равно как и счет на приличную сумму, и зашагали по старшинству к выходу.
— Ну, пидоры!!! — не выдержал Ахметзянов и отсчитал последние деньги за стол.
Менты молча развернулись на сто восемьдесят градусов и забили патологоанатома до полусмерти. Отведя душу, они вновь потянулись к выходу. При этом капитан хватанул со стола горсть купюр и сунул себе в карман:
— Штраф утренний.
С окровавленной физиономией Ахметзянов приподнялся и потянул руку.
— Ты че, зверь, тянешься! — рыкнул капитан и ударил избитого ногой под ребра.
На этом гибэдэдэшники обрели окончательное успокоение и вышли прочь.
Далее образовался скандал в ресторане. Денег расплатиться за стол решительно не хватало. Голосил, жеманно заламывая руки, метрдотель, и Ахметзянову хотелось кричать на всю Москву: «Вот он, пидор!»
С трудом договорились, что счет будет числиться за номером, а метрдотель предупредил:
— Будете, мужчины, себя нехорошо вести, вам паспорт не отдадут!
— Я импресарио Большого театра, — представился Ахметзянов, пуская губами кровавые пузыри. — Хотите контрамарку на балет?
Мэтр оживился.
— На какой?
— На «Спартак».
— Фу-у, его же нет в репертуаре!
— Восстанавливаем, с господином А. в заглавной партии.
— Интересно.
— Ждите, — помахал ручкой патологоанатом. — Я дам вам знать!
Импресарио дополз до номера и, не обнаружив в нем молодого человека, завалился на кровать, вскрикнул от боли и тревожно заснул.
Ему снились пески Афгана и детишки с самодельными гранатами, набитыми рублеными гвоздями. Во сне перед ним стоял мучительный вопрос — валить детей из «Калашникова» или погибнуть разорванным в клочья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85