Он сказал мне тогда:
– Теперь это мое имя и моя судьба: я должен выполнить ту миссию, которую ты возложила на меня более двадцати лет назад, – защитить моего брата. И чем меньше будет тех, кто знает нашу тайну, тем больше у меня шансов справиться сосвоей задачей.
Потом, когда Жужанна похитила Стефана и маленького Яна и я услышала мучительное признание Герды, можно было бы подумать, что Стефаном двигало чувство вины и он стремился искупить свой грех. Но я знаю его не хуже, чем родного сына. У Стефана доброе и мужественное сердце. Он любил Брама. Вина здесь ни при чем, он и так сделал бы все ради спасения брата.
Стефан! Храбрый мой мальчик! Прости меня. Я охотно согласилась бы погибнуть сама, только бы уберечь тебя от зла. Но теперь я могу лишь молиться о том, чтобы твой сон в Божьих руках был сладким и безмятежным и чтобы его не потревожили темные силы, ради уничтожения которых ты добровольно пожертвовал своей жизнью.

Глава 17

ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
Даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, что именно побудило меня направить лошадей на юго-запад, в сторону ущелья Борго. Несомненно одно: какая-то часть меня жаждала смерти, другая, наоборот, – помощи. Страха я не испытывал, а единственным всепоглощающим желанием было скрыться, но не от Влада, а от нестерпимой душевной боли. И потому я был даже рад разыгравшейся пурге. Я был готов затеряться в белых вихрях, только бы навсегда стереть из памяти картины того, как на моих руках умирали брат и отец, а заодно и злобный взгляд моего маленького сына. Без помощи Аркадия у меня не было надежды на спасение.
Это просто чудо, что лошади не сорвались в пропасть, потянув за собой и коляску. Казалось, ветер дул одновременно со всех сторон, густо покрывая гривы и шкуры бедных животных. Насквозь промокший плед уже не давал никакой защиты – мои ноги от ступней до колен почти сразу промокли насквозь. Холод, сковавший их, поначалу вызывал острую боль, но довольно быстро она сменилась онемением, которое стало распространяться все выше: от бедер к животу, затем к груди, где вновь вспыхнуло обжигающей болью.
Состояние организма не пугало и даже не волновало меня, поскольку в сравнении с душевными муками оно казалось всего лишь пустяковым неудобством. Как врач, я понимал неизбежность обморожения, но и оно представлялось мне чем-то незначительным. Не слишком меня заботило и то, что лошади давно уже не бежали, а с трудом брели, постоянно проваливаясь в громадные сугробы. Краешком сознания, в котором еще сохранилась способность рационально мыслить, я понимал, что пропал, во всех смыслах этого слова.
Но лошади все не останавливались, а продолжали тащить заснеженную коляску дальше. Я, как смог, протер стекла очков и попытался оглядеться. Окрестный лес чем-то напоминал место, куда мы заезжали с Аркадием по пути в замок. Фантастическое укромное место, которое он назвал поляной Якова. Тогда мне и в голову не пришло спросить происхождение этого названия.
Вдруг лошади встали. Мои уговоры не действовали: коляска качнулась в последний раз и остановилась. Я попытался заставить лошадей повернуть назад, надеясь выбраться из снежного плена. Напрасно. Тогда я наконец понял, что лошади устали и не сделают больше ни шагу.
Жаль, если по моей вине несчастные животные погибнут. Себя я не жалел. Я лишь надеялся на то, что смерть окажется такой, какой я ее всегда представлял, – забытьем, где нет уже ни мыслей, ни боли. Где вообще ничего нет. Но теперь я сомневался в том, что меня ожидает именно такой конец, поскольку действительность на самом деле оказалась совершенно непохожей на логичный, подчиняющийся научным законам мир, в который я привык верить. Почему-то раньше я не задумывался над тем, какое место в этой действительности занимают пороки и зло. И если в ней существует такое чудовище, как Влад, можно ли сомневаться в существовании ада и рая?
Я скрючился под мокрым пледом и закрыл глаза, готовый покориться судьбе. В голове пронеслись мысли о Герде, теперь такой далекой во всех отношениях. Потом я вспомнил про сына, у которого украли будущее. Перед мысленным взором мелькнули лица Аркадия и Стефана. Пожалуй, брату повезло больше, чем мне: для него все страдания окончились.
Последней, о ком я вспомнил, была мама. Мне подумалось: она ведь не переживет гибель обоих сыновей. Я увидел ее лицо. Думаю, именно оно не позволило мне капитулировать перед разбушевавшейся стихией и своим безраздельным отчаянием. Я открыл глаза, смахнул с ресниц снежинки и выбрался из коляски.
Снега намело по пояс, и я едва переставлял ноги, но все же что-то влекло меня в лес. Спотыкаясь, я брел между заиндевелыми стволами сосен. Стоило хоть слегка задеть нижние ветви, как на меня обрушивалась снежная лавина. Что есть мочи я выкрикивал имя Арминия. Пурга заглушала мой голос, и эхо, если оно и было, сливалось с завываниями ветра.
Я продолжал звать Арминия. Даже не знаю, как правильнее охарактеризовать мои неистовые крики. Я требовал помощи? Вряд ли. Разве я мог что-либо требовать от него? Призывом? Тоже нет. Они, скорее, были моей молитвой – молитвой отчаявшегося человека, который уже не надеется на ответ.
– Арминий! Арминий! – выкрикивал я снова и снова.
Наступил момент, когда одеревеневшие ноги отказались мне повиноваться. Я упал в рыхлый снег.
Вот оно, окончательное поражение. Никогда еще смерть не казалась мне столь желанной. Я вздохнул, расставаясь во всеми надеждами, страхами и даже мучительными воспоминаниями о своих близких. А снег все падал и падал, неумолимо погребая меня в своей пушистой толще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94