Я почувствовал, как по телу разливается приятное тепло, и погрузился в темноту и безмолвие.

* * *

Опять-таки не знаю, сколько времени я пролежал в этой темноте. Потом рядом со мной появился Аркадий. Не вампир, но живой человек. Его волосы и усы были тронуты сединой, а добрые глаза смотрели с нежностью и печалью.
«Брам, пора тебе ознакомиться с твоим наследием. Пошли...»
Он вывел меня из тьмы в раннее весеннее утро. Мы стояли на холме, сплошь покрытом полевыми цветами. Невдалеке возвышался величественный дом. По голландским меркам его можно было бы назвать дворцом. Без сомнения, строился он намного позже, нежели замок, и его создатель многое заимствовал из итальянской архитектуры. Главное, он не подавлял зловещей угрюмостью, как гнездо Влада. Наверное когда-то этот дом знал по-настоящему счастливые времена, но они давно прошли. Что-то невыразимо печальное и даже трагическое ощущалось во всем облике дома. Трудно сказать, что заставляло меня так думать; возможно, буйно разросшийся плющ, закрывавший большинство окон, а может, я улавливал ностальгические мысли самого Аркадия.
Мы вошли в дом, и внутри нас встретило такое же запустение, что и ощущалось снаружи. Даже в утреннем неярком свете были отчетливо видны пыль и грязь, копившиеся годами, и общая обветшалость помещений.
В Голландии, как и в Германии, не принято выставлять свое богатство напоказ, и потому жилища весьма преуспевающих людей не особо отличаются от домов обычных бюргеров. В Трансильвании, похоже, существовали иные традиции. Меня поразили громадные коридоры и такие же громадные гостиные (число комнат, как мне думается, явно превосходило потребности любой, даже очень большой семьи). Убранство каждого помещения отличалось чрезмерной роскошью: дорогая мебель, множество массивных золотых и серебряных канделябров (некоторые на два десятка и даже более свечей), кружевные скатерти тонкой работы. Стены украшали шпалеры и гобелены, какие я видел только в музеях. Парчовые сиденья стульев и кресел были расшиты настоящими золотыми нитями. Повсюду мне встречались большие турецкие ковры, вытканные из лучшей шерсти.
Комната, куда меня привел Аркадий, по-видимому, служила одновременно кабинетом и библиотекой. Две стены занимали шкафы с книгами, а на третьей располагались фамильные портреты, с которых на меня смотрели худощавые, темноволосые и темноглазые румыны. На последнем в ряду был изображен молодой Аркадий Цепеш. Художник нарисовал его сидящим. Короткие волосы были причесаны по моде тридцатилетней давности, усы тщательно подстрижены. На губах играла легкая, застенчивая улыбка, глаза (задумчивые и мечтательные глаза поэта) устремлены куда-то вдаль.
Рядом, положив ему руку на плечо, стояла моя мать: удивительно молодая (моложе, чем в моем раннем детстве) и очень красивая. В ее голубых глазах светилось нежное спокойствие, которое я всегда так любил. Ее лицо хранило выражение необычайной доверчивости. Даже по детству я помню его уже более суровым, с отпечатком боли, притаившейся в уголках ее глаз и губ.
– Стефан Джордж Цепеш, – тихо произнес Аркадий, вставая рядом со мной. – Так тебя назвали при рождении.
Он заметил, что я смотрю на изображение юной блондинки, еще не ставшей моей матерью, и улыбнулся. На мгновение я увидел перед собой того порывистого, мечтательного и полного надежд молодого человека, каким он был три десятка лет назад.
– Мать назвала тебя Джорджем – в честь святого Георгия, победившего дракона. А я...
Аркадий вдруг замолчал и низко склонил голову, превозмогая нахлынувшие чувства.
– ...я назвал тебя Стефаном в память о моем дорогом старшем брате, которого убил Влад.
Он грустно улыбнулся.
– Брам... теперь я понимаю, что ты не случайно унаследовал и цвет глаз, и характер Мери. Но в твоем лице я вижу и черты лица моей дорогой матери, а рыжеватый оттенок твоих волос свидетельствует, что тебе передалась капелька крови ее русских предков.
Аркадий кивнул в сторону коридора, ведущего к лестнице.
– Пойдем наверх, я покажу тебе твое прошлое.
Подгоняемый любопытством, я последовал за ним. Я шел, пытаясь представить, как по этим коридорам и ступеням когда-то ходили мои совсем молодые родители. Аркадий привел меня в их бывшую спальню. На изящном туалетном столике, в серой бахроме пыли, стояла шкатулка с женскими украшениями. Тут же лежал овальный медальон. На небольшом письменном столе я увидел старое, еще гусиное перо и квадратную чернильницу со следами давно высохших черных чернил. Неужели здесь были сделаны эти жуткие записи в мамином дневнике?
С бывшей спальней родителей соседствовала детская – небольшая комната, где стояла старинная колыбель из красноватого дерева. На стене висела икона с изображением святого Георгия, пронзающего копьем дракона. Возле колыбели на полу валялись смятые подушки и одеяла. У окна я заметил странный венок из сухих, почти рассыпавшихся в пыль цветков чеснока. Я сразу вспомнил мамин дневник. Кажется, мама писала, что ей пришлось прятаться в какой-то комнатке, опасаясь нападения Влада.
В мозгу у меня зазвучал голос Аркадия:
«Да, сын мой, здесь твоя мама скрывалась в последние дни перед твоим рождением. А теперь идем дальше...»
Мы вышли из дома и вернулись на цветущий холм. Еще когда Аркадий вел меня сюда, я заметил небольшую часовню с высоким куполом, построенную в византийском стиле. Дверь была не заперта. Внутри стены покрывала красивая и яркая византийская мозаика. Я легко узнал библейские сюжеты картин: Благовещение Марии; Петр, отрекающийся от Христа и слышащий крик петуха;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94