Матрос гордо посмотрел на своих людей. У него даже похмелье частично прошло и самочувствие явно стало лучше.
— Трогай!
Бричка атамана тронулась дальше.
— Надо бы сход жителей собрать. Для объяснения текучего момента, — предложил Григорий.
— Текущего, — машинально поправил его Яков.
— Один черт, — отмахнулся бугай.
— Черт один, значения разные. — Толстые губы Якова расплылись в улыбке.
Григорий посмотрел на своего соратника с обидой, и даже Горобец осуждающе качнул головой.
— Эх, Янкель! Любишь ты всякую заумь показать! Сколь тебе говорить: проще надо быть, проще.
И сразу вспомнилось другое.
— Распорядитесь, чтобы поискали по дворам бывших. Не фиг им воздух в моем городе портить!
При своих способностях Горобец мог бы сделать все сам, но только не всегда считал нужным разменивать талант по пустякам.
Да и кто мог скрываться в крохотном Починке! Так, мелочь, на которую и сил тратить жалко. Не город — название. Вроде бы только что ехали по улице, и вдруг она оборвалась прямо в поле.
— Уже ищут, батька, — уверенно кивнул Григорий.
На деле в данный момент никто никого не искал, но это так, до пробуждения людей после ночного разгула. Очухаются — без приказов найдут всех, кто в прошлой жизни занимал положение повыше или был чуть побогаче. Если таковые вообще уцелели при ночном вторжении.
Горобец спрыгнул из остановившейся брички, не спеша сделал несколько шагов взад-вперед. Клеш хлестал по ногам, болталась кобура с маузером, бушлат был распахнут, бескозырка лихо заломлена на затылок…
Рядом с превратившейся в дорогу улицей стоял пень. Кто его приволок сюда и зачем, осталось тайной. Не потому, что разгадка была сложна, а потому, что судьба суховатого чурбана была никому неинтересна. Стоит, и стоит. Чем-то напоминает скукоженную человеческую фигуру, однако мало ли на что бывают похожими камни и пни.
Матрос картинно водрузил на пень правую ногу и устремил взор в лежавшие перед ним дали.
— Что в Смоленске творится, не узнавали? — спросил он.
— Зачем? — недоуменно спросил Григорий. — Кады доберемся — узнаем.
— Что там может твориться? Бардак, как и везде, — поддержал его Яков.
— Все равно, — после некоторого раздумья произнес матрос. — Отныне будем действовать по науке. Какая станция следующая?
— А черт ее знает! — пожал плечами Григорий.
— Кажется, Пересня, — проявил некоторую осведомленность Яков, но сразу усомнился. — А может, и не Пересня.
— Все-то у вас кажется, — поморщился Горобец. — Надо бы обзавестись своим офицериком. Чтобы карту умел читать да знал, где что находится.
— Дык ведь предаст, батька! — немедленно возразил бугай.
— А мы с семьей. Захочет, дабы баба с ребятишками была цела, — не предаст, — недобро усмехнулся Федор.
Стоять в картинной позе надоело, и он сел на все тот же пень. Достал золотой портсигар, извлек папиросу, закурил и, пуская дым, распорядился:
— Надо бы завтра выслать вперед разведку. На следующую станцию, потом — дальше. Все едино, вытягивать составы вдоль путей негоже. Да и знать хочу, где офицерье таперича обитается. Хватит с нас налетов! Пришла наша очередь козырями крыть. Да так, чтобы с них последние штаны слетели!
— Тогда позволь мне во главе разведки пойти, батька!
Горобец посмотрел на Григория и кивнул:
— Лады! Только перед энтим не забудь мне офицерика доставить. Чтобы семейным был.
— Постараюсь.
На этот раз никакой уверенности в голосе Григория не прозвучало. Все-таки офицеров кончали в первую очередь, как только бывшие золотопогонники попадались на глаза.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих…
Могучий бас дьякона разливался под куполом собора, проникал в сердца многочисленных людей в храме, а тут еще скорбно добавлял свою лепту хор:
— Вечная память!
Сколько раз и Аргамакову, и его офицерам довелось слышать эти слова! Да не в храмах, а чаще всего под открытым небом. Только неизбежно добавлялось: «За Веру, Царя и Отечество живот положивших». И от отсутствия привычных слов становилось невольно досадно, а скорбь по ушедшим становилась сильнее.
Всесвятский, один из немногих членов правительства, почтивший своим присутствием панихиду, предложил формулировку «за свободу», но это звучало даже не насмешкой — оскорблением павших.
Приходилось стоять, бороться с подкатывающим к горлу комом да молиться. Молиться, что там, на небе, примут жертвы и сжалятся над погибшей родиной.
— Вечная память!
Гроб с Мандрыкой выносили вшестером. Аргамаков, Канцевич, Сторжанский, Сухтелен, Лиденер и Орловский. Генерал, три полковника и два подполковника. Следом офицеры и солдаты бригады несли погибших юнкеров и тех из смолян, кто нашел в себе силы встать с оружием в руках против банды.
У выхода из собора в парадном строю застыли юнкера во главе с Либченко. На правах старшего по званию, капитан временно считался начальником школы, тем более что его кандидатуру активно поддерживало правительство.
На кладбище Всесвятский попробовал держать речь. Как всегда, первый гражданин правительства говорил о завоеваниях свободы, о поползновении злых сил, о необходимости защиты демократии и прочих привычных и милых сердцу вещах, только на этот раз никакого успеха его речь не имела. Пышные словеса разносились над кладбищем, но не задевали ничьих душ. Более того, казались фальшью, словно говорил их не человек, обличенный доверием, а какой-то заезжий комедиант.
К подобной реакции Всесвятский не привык. Люди всегда восторженно относились к его речам, верили каждому слову, как верил сам оратор, и вдруг такое откровенное невнимание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16