Но ночью город сверкает подобно взметнувшейся из черной воды аркаде фонтанов, и в лабиринтах самого запутанного города в мире Кристин фиксирует себя на городском пейзаже, напевая какую-нибудь песенку, любую, так как Токио существует в вибрирующем затишье – это водоворот беспорядочного движения в полном молчании, нет ни сигналящих автомобилей, ни уличных торговцев, ни громко сквернословящих пешеходов, лишь слышится гул подземки Яманотэ, как звуковой хребет души Токио, да в воздухе стоит гул, схожий с жужжанием вращающегося отеля «Рю», которое Кристин слышит во сне. В последнее время она напевает «Апрельское небо» – песню какой-то английской группы из восьмидесятых.
Возможно, ей вспомнилась эта песня, потому что сейчас как раз апрель: «Взявшись за руки средь битвы, Вместе спим на кромке бритвы, А весь мир летит к чертям». С берега Токийского залива она наблюдает за ярко маячащим огнем на той стороне, который привлек ее внимание в первый же день. Что это за свет и откуда он исходит? Для окна он кажется ночью слишком ярким, а для звезды слишком близким. А днем ни света, ни его источника не видно вовсе.
Конечно, Кристин находит это очень странным, что, почти нигде не побывав за свои семнадцать лет – даже никогда не выезжая из городка в Северной Калифорнии, где она выросла, – четыре месяца назад она оказалась здесь, в Токио, чтобы работать девушкой для воспоминаний в отеле «Рю». В свободные часы она пишет в тетрадке мемуары и разговаривает сама с собой: а что, Кристин, не нахальство ли это, как тебе кажется, – писать мемуары в семнадцать лет? – но в конце концов, решает она, за месяцы, что прошли с тех пор, как она покинула дом, случилось много интересного, и если не сама она, то, возможно, эти месяцы достойны мемуаров.
В этот вечер ей слегка нехорошо. В последнее время Кристин постоянно чувствует усталость, тошноту и спазмы в животе. Но она откладывает в сторону тетрадь и встает с циновки, чтобы подготовиться к встрече со старым доктором-японцем – своим главным клиентом, – надевает свое единственное, светло-голубое платье, которое привезла из Лос-Анджелеса. В первые недели в Токио она так похудела, что в конце концов платье стало впору, но теперь оно опять тесно. Кристин еще не говорила хозяйке отеля почему.
С трудом застегивая пуговицы на платье, она замечает, что написанное на ее теле число почти стерлось. Оно расположено прямо над бедром – 29.4.85. Любой, кто увидел бы это число на ее теле, решил бы, что это – какой-то секретный код; даже для самой Кристин это число – загадка. Она знает, что это за число, но не понимает его смысла. Человек, написавший его несмываемым черным маркером два месяца назад, тоже не знал, что означают эти цифры, – впрочем, как и торговец, продающий суси без васаби, он всегда был очень недоходчив. Однако Кристин до сих пор помнит выражение его лица, когда он писал эти цифры.
Старичок-доктор всегда настаивает на встречах только с Кристин и ни с кем другим, а его визиты участились до пяти-шести в неделю.
Многие клиенты отеля предпочитают выбрать одну девушку и посещать только ее. В отличие от окружающих отелей любви «Рю» – отель воспоминаний, где девушки торгуют не телом, а воспоминаниями, а по своей природе память более склонна к моногамии, чем вожделение. Кристин – крупная девушка, склонная к избыточному весу, около пяти футов восьми дюймов ростом, выше многих приходящих к ней мужчин, ее не назовешь красавицей, хотя мужчин в Токио привлекают короткие светлые волосы, которые в Штатах казались ничем не примечательными. Но популярна она из-за того, что умеет слушать, и еще из-за своего острого ума. В своей юной жизни она частенько вела себя, возможно, чересчур умно и понимает это, как и все остальные. Иногда она думает про себя, что языковой барьер – это даже хорошо, а то ее острый язычок всегда доставлял ей неприятности.
Наряду с умом и умением сопереживать, посетители отеля также ценят Кристин за то, что она американка. Как американку японцы считали ее естественным каналом поступления современной памяти. Будучи дочерью Америки, Кристин олицетворяет уничтожение Западом древней японской памяти, и потому она – ее госпожа и хозяйка, с красной бомбой в одной руке и красной бутылкой газировки в другой.
Без двадцати одиннадцать Кристин спускается по лестнице в холл на первом этаже, где девушки обычно приветствуют посетителей.
Она видит, что старичок-доктор уже удалился в крохотную будочку, где теперь и сидит за столиком на двоих, опрятно одетый, как всегда в пальто и галстуке, и дремлет в темноте. На столике перед козеткой, где он, прислонившись к стене, отдыхает, стоит белая роза в маленькой вазочке. Безмятежная фарфоровая маска с женским лицом наблюдает за происходящим в будочке с высоты дверного проема, повешенная там, чтобы приковать посетителя к месту и возбудить старые, бессильные воспоминания.
Старичок-доктор рассказывал Кристин о своей жизни, и она обещала, когда он закончит, взамен рассказать о своей. Девушке это кажется очевидно неравной сделкой – ее ничтожные семнадцать лет за восемьдесят лет старого доктора. Доктор превосходно говорит по-английски; хотя родился он в Японии, большую часть жизни провел в Соединенных Штатах и вернулся сюда лишь десять лет назад. Этим можно объяснить, кроме прочего, и его привязанность к девушке-американке.
Но сегодня, когда Кристин заходит в темную будку, он не здоровается с ней. Так как в этот вечер она чувствует себя особенно усталой, она на мгновение раздражается, надеясь, что он не слишком многого ожидает от нее в этот сеанс. Впрочем, она тут же напоминает себе, что он – печальный старик с печальной жизнью и печальными воспоминаниями и что ее доброта очень много для него значит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84