Моя щека лежала на его мокрой морде и, крепко прижимая его к себе, я раскачивался вместе с ним из стороны в сторону.
Другие двое что-то говорили по-арабски, но я не обращал на них внимания. Поднял я голову, только когда услышал громкое глухое «вух». Телохранитель стоял возле мертвого старика с металлической канистрой из-под бензина. Труп полыхал, в небо рвался высоченный столб пламени резко отдающего бензином. И еще кое-чем. До тех пор мне еще ни разу не доводилось слышать запах горящей человеческой плоти, но сейчас я явственно чувствовал этот смрад, перебивающий химическую вонь. Я даже не представлял, что смогу узнать этот запах, но когда ощутил, то безошибочно определил его. Горящая плоть. Мертвый пес. Пустыня.
В Сару сожжение — величайший позор для человека. Согласно бытующему здесь поверью в огне сгорает не только тело, но и душа, не оставляя таким образом человеку никакой надежды на спасение.
В этот день перед тем, как покинуть развалины, мы втроем некоторое время стояли над обугленными дымящимися останками и плевали на них. Еще один сарийский обычай.
«Если тот, кто последним видел человека живым, плюнет на него, то покойный предстает перед Богом с оплеванным лицом. Это первое, что увидит Господь».
Я на руках донес Кумпола до машины. Мертвый, он показался мне гораздо тяжелее, чем живой. Я всю дорогу прижимал его к груди. Вся моя одежда была в его крови, но я об этом не думал. Я вспоминал, как он медленно хрумкал картофельными чипсами в патио в Санта-Барбаре; как он появился в отеле во время землетрясения. Венаск очень любил этого пса, и ему никогда не надоедало говорить о нем.
«Кумпол не то чтобы очень умен, просто иногда у него бывают просветления. В этом вы с ним очень похожи. По правде говоря, вы с ним вообще очень во многом похожи.
— Интересно, в чем же? — В другой ситуации я мог бы обидеться, что меня сравнивают с каким-то бультерьером, но пес шамана — совсем другое дело.
— Кумпол очень много знает, но не умеет говорить. Ты тоже много знаешь, но не пользуешься своими знаниями.
— Венаск, но ведь я — знаменитый архитектор. Считается даже, что я гений.
— Ты и есть гений, но только пока так и не построил ничего гениального. Ты и в этом точь-в-точь как Кумпол — вы оба способны на большее, но не стремитесь к этому, поскольку удовлетворены существующим положением вещей. Он — невозможностью говорить, ты — своей гениальностью.
— Я? Удовлетворен? Венаск, но ведь мы с вами и познакомились именно потому, что у меня был нервный срыв. По-моему, это уж никак не признак человека, удовлетворенного существующим положением вещей!
— Верно, но стоило тебе прийти в себя, как единственное, что продолжало тебя беспокоить, так это нежелание и дальше оставаться архитектором. Велика важность! Было бы гораздо важнее, если бы ты задумывался о том, хочешь ли ты оставаться личностью или нет.
— Вы имеете в виду покончить с собой?
— Неее… Такой вещи, как самоубийство, вообще не существует. Неужели ты думаешь, что у человека есть выбор, расстаться с жизнью или нет? Мы даже не знаем, как жить-то толком. Думаешь, Бог позволил бы нам самим решать, жить дальше или нет? Да это было бы все равно что сдавать выпускные экзамены в самый первый . день занятий в школе!
— А как же тогда самоубийцы?
— Они как дети, вызванные с урока в кабинет директора. Тебе кажется, ты знаешь, почему тебя вызвали, но ошибаешься».
Этот разговор промелькнул у меня в памяти, пока я укладывал тело пса в кузов машины.
— Погодите-ка. — Я обернулся. Хассан и его телохранитель стояли в нескольких футах позади меня. — Думаю, его следует похоронить здесь. Что скажете? Ведь именно здесь должен был быть построен музей?
Они переглянулись, и принц кивнул.
— Для нас было бы большой честью, Радклифф, если бы вы согласились оставить его здесь. Я просто уверен, что отец одобрил бы это.
— Хорошо. Думаю, место подходящее. Здесь ему будет, где побродить и что понюхать.
В машине нашлась саперная лопатка. Принц вооружился ею и отправился обратно на холм к высокой груде камней. Шатры бедуинов все еще были видны, выделяясь темными пятнышками на фоне красноватого горизонта. Там не существовало времени. Там просто не было места ни часам, ни этой когда-то использовавшейся для охоты крепости. Шкура и кости Кумпола постепенно растворятся в этой земле. Некоторое время они еще будут как те черные шатры — едва заметны, но в один прекрасный день исчезнут окончательно.
— Где бы вы хотели похоронить его? — В голосе Хассана слышалось сочувствие, и говорил он гораздо тише, чем обычно.
— Даже не знаю. Желательно там, откуда открывается хороший вид. Кумпол всегда любил поглядывать на окружающее, даже когда лежал.
— Тогда позвольте, я вам покажу. Пойдемте со мной.
Мы обошли развалины и оказались на другой стороне холма. Мир отсюда казался одной безмолвной бескрайней пустыней, расползающейся во все стороны и где-то вдали вливающейся во что-то еще более пустынное. От этого зрелища мне вдруг стало как-то тоскливо, и я особенно остро ощутил собственную незначительность. «Должно быть, ночью, когда греют лишь звезды, здесь очень холодно».
— Место, которое я хотел вам показать, вон там, — прервал мои мысли Хассан. Мы перебрались через груду камней и оказались на небольшой ровной площадке на самом краю холма.
— Это оно, — сказал я. — Откуда…
Мы переглянулись. Хассан поднял брови. — Вы знаете это место? — ничуть не удивившись, спросил он.
— Да, знаю. Ко вот откуда?
Он перевел взгляд на тело пса у меня на руках.
— Это верз привел вас туда, где он хочет быть похоронен.
В самом последнем написанном им завещании султан Сару настоял на возможно более скромных и скорых похоронах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97