— Продать Гарри Радклиффу один из моих городов? А почему именно этот, разрешите спросить?
— Потому что он напоминает мне о безумии, которым я одно время был одержим и которого мне некоторым образом недостает.
— Вам недостает безумия?
— Недостает пребывания в одержимости. Мне нравится тамошняя погода.
Она коснулась моего плеча.
— Вы так печально это сказали. Но я вовсе не считаю, что ненормальные люди чем-то одержимы. Просто их кружит, а они этого не сознают. Вся прелесть одержимости в возможности время от времени отступать на шаг, задерживать дыхание и видеть, что вы делали в самом центре вашего персонального торнадо. А настоящие сумасшедшие такой возможности лишены. Они кружатся до тех пор, пока в клубах дыма не возносятся вверх.
Мягкий белый туман, опустившийся на Вену, через час постепенно сгустился и превратился в снег. День начался, как один из этих уникальных зимних ясных дней, когда ясное небо и яркое солнце заставляют вас думать, что жизнь прекрасна. Такая погода стояла несколько часов, а потом с запада, гонимые противным, заставляющим застегиваться на все пуговицы ветром, начали наплывать тучи. К тому времени я уже был на вокзале, и поездка в день, цветом похожий на булыжник, улыбалась мне даже больше. Экспресс преодолевал расстояние от Вены до Целль-ам-Зее за четыре часа. Выехав рано утром, я рассчитывал оказаться на месте уже к полудню. Несколько дней проведу, осматривая окрестности предстоящей стройки и пытаясь проникнуться духом страны. Я всегда поступал так перед тем, как вернуться в Лос-Анджелес и приняться за предварительные наброски. Один мой знакомый гонщик говорит, что, когда бы ему ни предстояло участвовать в ралли, пусть даже он знает трассу как свои пять пальцев, до того, как вообще сесть за руль, он всегда сначала медленно проходит всю дистанцию на своих двоих. Вот так же и я. Перед тем как коснуться карандашом бумаги или ткнуть пальцем в калькулятор, я обязательно прихожу на стройплощадку один, когда вокруг нет сотни людей, что-то толкующих мне или пристающих с вопросами, что им делать.
Когда мы проезжали мимо высящегося на берегу Дуная огромного, в стиле барокко, монастыря в Мельке, я оторвался от карты. В поезде я всегда люблю следить за маршрутом по карте. Прежде всего я пытаюсь отыскать на ней города, о которых мне приходилось слышать и в которых я всю жизнь мечтал побывать. Их названия столь же романтичны и возбуждают меня не меньше, чем имена кинозвезд: Зальцбург, Венеция, Прага. Затем следует поиск мест с великолепными названиями, которых я никогда не увижу, но рад увидеть хотя бы на карте и узнать, что они вообще существуют: Ибс, Зноймо в Чехословакии, Винкльмоос-Альм. Этому научила меня Бронз Сидни. Она сказала, что это будто из окна машины наблюдаешь за человеком, который тебя не видит. Таким образом, у тебя как бы преимущество перед ним, хотя ты вряд ли когда-нибудь снова его увидишь. В общем, Зноймо, я тебя знаю. А вот ты меня совсем не знаешь…
Всю дорогу поезд мчался сквозь метель. Горизонтально летящие навстречу потоки снежинок только усиливали чувство уютной роскоши и покоя, которое я испытывал, пролетая через восточные равнины, а затем мало-помалу начиная забираться вверх и видя горы вдали. Мы миновали город Линц. У меня в чемодане лежала история Сару, но пустыни, раскаленный песок и верблюды как-то не соответствовали настроению этого путешествия. Равно как не соответствовал ему и английский перевод «Современной архитектуры» Отто Вагнера note 64, который я купил в Вене и пока так ни разу и не открыл. Хотя мне и хотелось побыть в одиночестве, через несколько часов я начал испытывать смутное беспокойство и поднялся, решив выйти в коридор и немного размять ноги. Открыв дверь купе, я выглянул в коридор, чтобы посмотреть, нет ли там кого-нибудь. Ни души. Выйдя, я нагнулся, посмотрел в окно и горько пожалел, что у меня нет сигарет. Было бы просто идеально покурить в этом пустом коридоре под становящийся все громче стук колес поезда, прижавшись лицом к заиндевевшему стеклу. За окном посреди белого поля, равнодушно глядя друг на друга, стояли две белые коровы, а снег все садился и садился на их спины и темные носы. По проселочной дороге, идущей параллельно железной дороге, на тракторе медленно ехал какой-то фермер. Рядом с ним в кабине, сложив руки на коленях, сидела женщина. От кружащегося снега обоих защищали лишь зеленые шерстяные свитера, лица у них были очень красные, и на руках не было перчаток. Я не заметил поблизости никаких строений и удивился, куда же могли направляться эти люди и сколько им еще оставалось ехать?
Углубившись в мысли о замерзающих фермерах, я не сразу осознал, что где-то неподалеку слышится английская речь. Во время путешествия по стране, где не говорят по-английски, внезапно услышанные звуки родной речи кажутся одновременно и приятными, и — после ставших привычными непонятных слов чужого языка — даже немного оскорбительными для слуха. Приятными, поскольку эти слова мне знакомы! Я снова все понимаю. Слава тебе, Господи! А оскорбительными потому, что, если начинаешь прислушиваться, то просто противно слышать, о чем именно люди говорят на твоем родном языке. Сплошные жалобы, сплошные сравнения: «Меня крепит с тех самых пор, как мы сюда приехали». «Тебе еще повезло — у меня диаметрально противоположная проблема. Приходится пропускать половину экскурсий!» «И сколько же ты на этом теряешь в деньгах?» И т. д. Оззи и Гарриет за границей. «Я люблю Люси», только без тени юмора.
Приготовившись минут пять терпеть ворчание и жалобы на пищу, цены, гостиницы… я начал прислушиваться к разговору в соседнем купе, дверь которого была открыта и из которого доносилась английская речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97