Я могу сказать только то, что слышала, но она клянется, что именно так рассказала полицейским, значит, думаю, это правда… В общем, этот сумасшедший колотил бедного Брендана. Потом поджег еще одну бутылку и бросил в дом. Тут Недда кинулась звонить в полицию, звать на помощь и не видела, что случилось дальше. Не успела она снова подскочить к окну — психа и след простыл. Брендан лежал на земле и не шевелился. Недда уж подумала, что тот тип его убил. Слава богу, нет. Сейчас он в больнице, у него сломаны ребра и разбито лицо, но, говорят, он поправится.
Я поблагодарил старушку за помощь и выслушал, как она диктует по буквам свое имя, чтобы его правильно напечатали. Распрощавшись с миссис Хаген, подошел к полицейским. По счастью, я всегда ношу с собой маленький карманный диктофон, на случай, если в голову вдруг придет какая-то идея. Представившись репортером из «Обозревателя», я спросил, что случилось, и сунул диктофон им под нос. Рассказ оказался в целом таким же. Им позвонили, сообщили о пожаре и о том, что на дом по соседству кто-то напал. Отправили полицейских разобраться, те обнаружили, что дом горит, а на газоне лежит без сознания подросток. Никаких следов злоумышленника. Дом, предположительно, подожгли молотовским коктейлем — сначала загорелись ведра с варом для крыши, стоявшие рядом. Состояние мальчика Майеров в больнице удовлетворительное, он поправится. Кто преступник, понятия не имеют. Они все время повторяли — «преступник». Брендан сказал, что никогда раньше его не видел. Хотя одно известно точно — это был мальчик. Подросток, одетый как панк, но одежда могла быть просто маскировкой, маскарадом, чтобы сбить со следа. Ущерб дому нанесен «значительный, но не непоправимый». Полицейскому это выражение понравилось настолько, что он повторил его своим друзьям. Если я подожду день-два, то смогу взять интервью у Брендана в больнице. Но это мне было ни к чему, ведь я уже точно знал, что произошло.
Линкольн прочел мое досье на Майеров и в страшной, как взрыв, вспышке озарения понял, что мы — не его родители, Лили его похитила.
Как же он не сошел с ума? Он ведь не сошел с ума. Но когда он появился в ресторане, он уже все знал. Полетел на Восток, зная, что единственное, чего он хочет сейчас, в первые часы своей новой жизни — увидеть своих настоящих родителей и наказать их. Да, наказать за то, что не нашли его. За то, что плохо искали; за то, что не потратили все свое время, и силы, и деньги на то, чтобы вернуть сына. Того, что они сделали за все эти годы, было недостаточно. Да, он прочел папку и знал, какое жалкое, несчастное существование влачили Майеры с момента его исчезновения, но Линкольну было плевать. Какие бы страдания они ни перенесли, это ведь его украли, оскорбили, принудили жить вдали от своей настоящей семьи.
Не имело значения и то, что мы дали ему все, что могли; для него мы были похитителями, преступниками, чудовищами. Те же самые слова, те же обвинения я мысленно повторял десять лет назад, когда узнал тайну Лили. И повторял до сих пор. До сих пор.
Но Линкольну пришлось еще хуже, потому что тайну хранили и лелеяли люди, которых он считал своими родителями. А еще хуже то, что, насколько он знал, его настоящие родители оставили попытки его найти.
Чего он не знал, чего он не дал мне сказать ему накануне вечером, так это того, что Майеры — не его родители. Лили похитила не их ребенка. Она хранила газетные вырезки о них и их истории, так как однажды провела полдня в Гарамонде, штат Пенсильвания. На следующий день она украла ребенка из машины, припаркованной на площадке для отдыха на скоростной магистрали в нескольких сотнях миль от Гарамонда.
Да, Линкольн. Если бы только ты выслушал меня. После того как ее машину починили, Лили поехала на запад. К вечеру следующего дня у нее заурчало в животе, и она почувствовала, что ей срочно нужно найти туалет. По счастью, дорожные указатели говорили, что скоро появится стоянка для отдыха. Лили нажала на газ и мигом оказалась там. Выскакивая из машины, она едва заметила «шевроле-корвейр», припаркованный в десяти шагах от нее. Внутри никого. Лили некогда было думать. Она кинулась в туалет.
Выйдя, она снова увидела ту машину и не обратила бы на нее внимания, если бы на сей раз не услышала, что внутри плачет ребенок. Озабоченная, подошла ближе. Вдалеке, на поле за автостоянкой, смеялись двое. Лили пригляделась и с трудом различила две головы, движущиеся в траве вверх и вниз. Парочка смеялась, стонала, боролась. Они занимались любовью! Какое нахальство! Их охватило желание, они съехали с дороги и отбежали на ближайшее поле. Везучие, кто бы они ни были. Лили завидовала их счастью и самоуверенности. У них было все, у нее — ничего. Без стеснения глядя на поле, она не подглядывала — она смотрела на счастье. Сама она тонула, шла ко дну. Тонущая женщина, в последний раз смотрящая на берег.
Но почему плачет ребенок? Наверное, их ребенок. Внутри машины, на заднем сиденье, ребенок с покрасневшим лицом, пристегнутый к сине-серой колыбели, завывал так отчаянно, что, казалось, все черты его лица сползлись к середине. Он явно в чем-то нуждался — в еде, сухой пеленке, ласке, — но мама и папа были заняты.
Лили огляделась по сторонам, никого не увидела, открыла дверь со стороны водителя и опустила сиденье. Ребенок на миг перестал плакать и уставился на нее. Это ничего не значило, но Лили как раз это и было нужно. Она нырнула в машину, подхватила малыша и, ни разу не оглянувшись, подбежала к своему «опелю» и уехала.
Однажды, спустя несколько месяцев, она увидела в супермаркете ту дрянную газетенку, «Сенсации и разоблачения».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83