Забрать это – и я никто.
Бабушка слушала внимательно. Ратна стояла истуканом.
Директриса тоже корректор, но по виду не скажешь. Даже Кнопка не казалась настолько бесчувственной. Птиц хорошо знал, что кроется за таким дубовым спокойствием, но в принципе не умел жалеть кого-либо, кроме себя.
– Это как наркотик, – сказал он. – Я его ненавижу, но без него не могу.
«…я им дышу, и не знаю, как по-другому», – договорил он про себя. Алентипална все понимала без слов.
Стоило ему взять в руки реконструкторский лук, и на полном скаку он сбил пять из пяти. Как древний монгол.
И не могло быть иначе.
«Райский Сад», – подумал Птиц и хихикнул про себя.
…Слишком хорошо. Привыкаешь, что такой и должна быть жизнь. И думаешь, что в школе замечательно, но это только школа, дальше будет еще лучше, еще краше, еще чудесней! и танцуешь на празднике собственного изгнания из рая.
– Тебе тяжело заниматься оперативной работой? – уронила Бабушка сочувственно и печально; в узких глазах Ратны почудилось презрение.
– Нет.
– Тогда я не понимаю, – голос ее дышал лаской и заботой, как всегда, и от этого Птицу становилось еще тошнее. От невозможности отрицать и огрызаться. Если выцедить по крупице и собрать воедино все хорошее, что есть в Саду, получится маленький кусочек мира вокруг Алентипалны.
…потом оказывается, что за стенами школы раскинулось нечто, больше похожее на исполинскую помойку, чем на мир, каким ты его представляешь. Потому что пусть Сеть, пусть курс новейшей истории, пусть тренинги, но ты сыздетства живешь в Райском Саду.
А помойка, к слову, считая себя единственно верной формой существования, пытается сожрать все прочее. Остается только фронт, только передний край, и вот – особист-корректор, райская птица, страшнейшее оружие во Вселенной, ты лепишь кому-то тромб в вене, чтобы другой пацаненок мог скакать на лошади и стрелять из лука, как древний монгол…
– Я сам себя не понимаю, – Димочка уставился в землю.
Бабушка думала. Спицы щелкали, точно сами собою.
– Хочешь заниматься этически безупречной деятельностью? – спросила, наконец, она. – Такая возможность есть. Синдром Мура. Лечебница на Терре-без-номера.
Димочка представил себе скорбных синдромом внешних территорий, и его затошнило сильнее: лысые, одутловатые, пучеглазые, с деформациями скелета, с руками-клешнями… еще, чего доброго, вонючие. Птиц не скривился только из личной приязни к Бабушке, которая очень заботилась о своих мурятах.
Ратна все заметила и все поняла.
– Я вообще не хочу быть сверхполноценником, – глухо, почти мстительно сказал Птиц. Директриса сузила азиатские глаза в окончательные щелки, но промолчала. Потом повернула голову движением марионетки. Димочка проследил за ее взглядом, и увидел Аксенис.
Он никогда не путал тройняшек. Не потому, что был особенно наблюдателен. Не хотел путать – и не путал. Для такого даже песен не требовалось.
Женя «Ручей» Эрлинг, Ньян Вин, «Клёст». Третья Чигракова, Ксенька-Тройняшка. Долгосрочный проект на Древней Земле. Звучит мирно; на самом деле Аксенис – двойной агент. То есть это для землян она двойной агент…
Димочка усмехнулся.
Алентипална не хотела, чтобы ее беспокоили по пустякам; Синий Птиц – важная персона. Поэтому сюда, к водопаду и бабушкиным спицам, не набежали дети. Просто не захотели.
Ксения шагала размашисто, точно хотела пуститься бегом и сдерживала себя. От Бабушки повеяло тревогой.
Ручей – не чета Димочке, у него не запредельный пятнадцатый, а приличный десятый, он не сотворит чуда… но зато он вменяем. Не организует проблем и не посылает штатных психотерапевтов в несказанную даль. Поэтому на Земле – Ручей. Прикрывает ксенолога-дипломата Чигракову, разыгрывающую достойную Атк-Этлаэка партию. А Птиц устраивает самоанализы пополам с истериками.
– В чем дело? – разомкнула губы Ратна.
– Алентипална, – только кивнув директрисе, Ксения наклонилась к Бабушке, – простите, ваш браслетник выключен.
– Да…
– Иван Михайлович просит вас как можно скорее быть в Степном.
Плавно, медленно Бабушка положила вязанье.
Птиц ощутил дикую ревность, дичайшую, физиологическую – точно умирающему от жажды дали бутылку с родниковой водой и отняли после пары глотков. Аксенис покосилась на мальчика-звезду и убрала за ухо русую прядь.
– Где машина? – спросила местра Надеждина: уже не добрая баба Тиша – третий член уральского триумвирата.
– Через минуту будет.
И она уехала, как уезжала всегда. Делать нелюбимое нужное дело. Многозначительные оговорки в устах авторитетных журналистов и социологов, чьи-то странно поспешные политические решения, их неожиданные последствия; не предвиденные кем-то проблемы…
Синий Птиц не понимал, как Алентипална может заниматься тем, отчего больно ее душе.

Солнце и Север пили «за сволочей». Лилен и Таисия дружно смеялись, забыв о прежней несклонности друг к другу, Кайман усиленно делал вид, что он-то здесь ни при чем. Дельта развалился под ногами у Крокодилыча и уснул заново.
«Энергетики! – говаривал памятный Женя-Ручей, переплетая завитые локоны длинными нервными пальцами. – Для них собраться большой кодлой и что-нибудь хором громко орать – переживание из категории высшего духовного опыта…»
Птиц ухмыльнулся. Послушные черты складывались в привычную гримасу сами, не требуя не только искренних чувств, но даже усилия лгать.
Руки под кольцами зудели.
Выпив, Шеверинский, по обыкновению, пошел вспоминать прошлое.
– У меня от него всю жизнь одни неприятности, – по-братски делился он с Солнцем, сочувственно внимавшим. – Знаешь, как мы познакомились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166