Улучшить пищу;
Ускорить отправку оппозиционеров в ссылку.
При невыполнении наших требований в течение 3-х дней мы объявляли голодовку.
Текст заявления мы согласовали друг с другом, подали одновременно вечером, на проверке, и передали его на волю. Московская подпольная оппозиционная группа выпустила по этому поводу листовку.
Однако голодовка не состоялась. За день до истечения объявленного нами срока нас поторопились вывести из камер на так называемый вокзал Бутырской тюрьмы, где нас должны были рассортировать по направлениям и местам ссылки.
Каждому из нас объявили решение Особого Совещания: по статье 58 п.10 принудительная ссылка сроком на три года. Затем дали свидание на полчаса. Ко мне, конечно, пришла жена, принесла мне вещи и продукты на дорогу, рассказала, что делается в Москве и сообщила, что меня отправляют в Среднюю Азию.
После этого меня, уже с вещами, вернули на вокзал Бутырской тюрьмы. Здесь уже были все наши, мы встречались и прощались с друзьями по оппозиции, узнавали, кто как «сидел», кто куда выслан. Узнали здесь и о том, кто из наших бывших единомышленников не выдержал нажима и стал «сотрудничать» с чекистами: рассказывать о своих связях, о местах хранения литературы и множительных аппаратов, и т. п. Здесь же на ходу давались поручения тем, кого еще не вызвали на свидание: передать на волю фамилии предателей.
На «вокзале» Бутырок я успел увидеть своих друзей по институту: Ефретова, Бригиса, Я.Кагановича, Мишина и других.
…Началась отправка. Вскоре вызвали меня и со мною еще шесть не знакомых мне оппозиционеров, среди них одна женщина. Нас посадили в машины, привезли на Казанский вокзал и ввели в помещение транспортного отдела ГПУ. Там нас ожидал начальник Главного политического управления ОГПУ Агранов, который, как оказалось, провожал всех, уезжающих в ссылку с этого вокзала.
Агранов обратился к нам со следующей информацией:
– Вы едете в Ташкент. Там явитесь в распоряжение П.П.ОГПУ по Средней Азии, который распределит вас по местам ссылки. Поедете вы в обычном плацкартном вагоне в сопровождении работников ОГПУ. Старшим из них я назначаю такого-то, который несет ответственность за вашу поездку. Ему дано указание обеспечить вам возможность выходить на остановках из вагона, гулять по перрону, делать покупки в ларьках, ходить в буфет и ресторан. Все это при том условии, что вы не будете общаться с пассажирами ни в поезде, ни на платформах, говорить о том, что вы едете в ссылку, устраивать шум и дебоши. В противном случае охрана запретит вам выход из вагона. При нежелании выходить охрана обязана делать для вас необходимые покупки.
– Сейчас, продолжал Агранов, – вам выдадут по ведомости по 30 рублей на дорожные расходы. По постановлению коллегии ОГПУ на месте ссылки неработающие ссыльные будут получать пособие по тридцать рублей в месяц. Работающие пособия получать не будут.
Нам выдали пособие и повели нас в вагон, где уже лежали наши вещи. Перрон был пуст – очевидно, провожающим в этот раз было запрещено выходить к поезду. Но наши жены стояли в каком-то закуточке – они все-таки узнали время отхода поезда. Когда мы проходили в вагон, Роза окликнула меня. Узнав, что наши близкие здесь, мы стали требовать, чтобы их пустили к нам, и Агранов, видимо, боясь шума, разрешил это. Мы прощались с ними на перроне до второго звонка. Потом раздался звонок, мы вошли в вагон – и поезд тронулся.
В пути все мы систематически нарушали установленные для нас правила. Особенно отличалась этим Ида Шумская. На остановках она все время ходила по платформе и говорила пассажирам, что мы – старые члены партии, истинные ленинцы, что нас везут в ссылку, что Сталин – термидорианец, и прочее. При смене паровозной бригады она подходила к паровозу и сообщала новой смене, кто мы такие, в каком вагоне едем, как нам предложили участвовать в обмане масс и никому не говорить, куда нас везут. Она стыдила машинистов, что они, вольно или невольно, участвуют в расправе над большевиками.
Сначала мы делали то же самое, правда, с меньшим надрывом, чем Ида. Но наши демонстрации ни на кого особого впечатления не производили – и постепенно не только мы, но и Ида Шумская, прекратили спектакль.
В Ташкент мы приехали поздно вечером, и нас прямо с вокзала отвезли в гостиницу. Представитель комендатуры ГПУ сообщил нам, что мы свободны, только завтра утром должны явиться в П.П.ГПУ для регистрации и получения направления на место ссылки.
Стоял март. В Москве при выезде было холодно, в Оренбурге нас задержали снежные заносы, а здесь, в Ташкенте, было тепло. Мы погуляли по улицам, легли спать, а утром, до явки на регистрацию, решили сходить на ташкентский базар. Съели шашлык в чайхане, купили огромную, весом килограмм 18, чарджуйскуто дыню и торжественно съели ее в гостинице. Потом всей компанией отправились в ГПУ.
(Я рассказываю, вспоминаю все это и думаю: боже мой, что за идиллическое, младенческое, патриархальное было время! А ведь сами себе мы казались героями… Если бы мы знали, что нас ждет впереди!)
В приемной я узнал, что начальником Ташкентского ГПУ является Бельский, переведенный сюда с Дальнего Востока, где он в мои дальневосточные времена был первым председателем Владивостокского губревкома. Когда-то мы хорошо знали друг друга…
Ко мне подошел комендант, который тоже меня помнил, тоже из дальневосточников, и сказал:
– Вас просит к себе товарищ Бельский.
Оказалось, что Бельский, просматривая списки высланных, увидел мою фамилию и послал коменданта проверить, тот ли это Абрамович, и если тот, то пригласить (пригласить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94