Я перечла эти слова еще раз, а потом закрыла руками глаза, чтобы их не видеть.
Я не могла шевельнуться. Я могла только представить себе лицо моего отца, когда он писал эти слова.
Что мне было делать? Он был прав. Это было предательство. Если бы я короновалась, я думала бы все время об отце, так горячо любившем меня, которого я бы предала этим поступком.
Я сидела с письмом в руках. Уильям, наверно, услышал о том, что произошло, потому что он пришел ко мне. Он взял письмо у меня из рук. Прочитав его, он побледнел.
– Прислать это в такой момент! – сказал он. И тут же быстро добавил: – Пошли. Нельзя терять время.
– Вы прочли, что он пишет?
Уильям устало пожал плечами.
– Разумеется, он не хочет, чтобы коронация совершилась.
– Это справедливо… то что он пишет мне.
– Народ не хочет его, – сказал Уильям твердо. – Он им не нравится. Они предпочли нас.
– Я не могу…
– Сможете, – сказал он, взглянув на меня холодно.
– Я никогда не прощу себе… никогда.
Я закрыла лицо руками. Вероятно, он подумал, что я сейчас расплачусь, потому что он сказал резко:
– Возьмите себя в руки. Нас ждут. Вы не можете теперь отказаться. Вы дали мне слово. Народ ожидает вас.
– Мой отец…
– Ваш отец сам во всем виноват. То, что вы получили его письмо прямо перед коронацией, неприятно, но вы должны короноваться.
– Я… я не могу!..
Презрительная улыбка скривила его губы.
– Какое безрассудство, – сказал он, и гнев вспыхнул в его глазах.
Я понимала, что мое присутствие в соборе необходимо. Народ не примет его без меня.
Я была глубоко обижена, жестоко оскорблена и зла на себя… на отца и на Уильяма.
Страх перед мужем оставил меня в эту минуту.
– Вы не должны были выпускать его. Это ваша вина. Если он победит, вам некого винить, кроме себя самого.
Я ужаснулась, что смогла так заговорить с Уильямом, но, к моему удивлению, он не рассердился. Скорее он выглядел довольным.
Он кивнул, как будто соглашаясь со мной.
– Да, – сказал он, – ему нельзя было позволять уехать. – Он обнял меня. – Не бойтесь. Мы знаем, как нам действовать. Самое важное, чтобы мы стали королем и королевой без промедления. Пойдемте, мы уже опаздываем.
* * *
В одежде, отделанной горностаем, меня перенесли в кресле через дворцовый двор в Вестминстер-Холл, и собравшихся там спросили, признают ли они Уильяма и меня королем и королевой. Мне показалось, что за этим последовало минутное молчание, но это, наверно, объяснялось просто моей неуверенностью.
Провозглашение состоялось, как мы и ожидали, и никто не поднял голос против нас.
Церемония продолжалась, и я заметила, что присутствующих было меньше, чем я ожидала. Вероятно, это было из-за новостей из Ирландии, и некоторым не хотелось показываться на нашей коронации, в случае если наше царствование будет кратким.
Известие о прибытии моего отца в Ирландию быстро распространилось, и в народе говорили, что было нечто знаменательное в том, что оно совпало с днем коронации. Я чувствовала напряженность в окружавших нас людях.
Мы нервничали все время в ходе церемонии, и когда настал момент возложить у алтаря наше приношение в виде золотых монет, ни у меня, ни у Уильяма не оказалось денег. Последовала длительная пауза, когда нам вручили золотой сосуд, куда должны были быть опущены монеты. Я ощутила замешательство вокруг нас. Мы знали об этой части церемонии, но забыли о ней из-за тревожных известий.
Стоявший рядом лорд Дэнби поспешно достал двадцать золотых гиней, и все было улажено, но в таких случаях люди склонны усматривать всякого рода предзнаменования.
Гилберт Бернет, произведенный в сан епископа Солсбери за его заслуги, произнес проповедь. Его голос громко раздавался в Холле. Уильям был доволен. Он мог надеяться, что Гилберт Бернет подчеркнет вину моего отца и превознесет новых монархов, занявших с Божьего благословения его место. Он выбрал текст «Тот, кто правит людьми, должен быть справедлив, пребывая в страхе Божием».
В этот день было множество всяких недоразумений, и все они объяснялись, я думаю, полученным нами утром известием. Церемония началась с опозданием, отсутствовали малодушные, боявшиеся смены власти и не желавшие присягнуть не тому, кому следует; запоздали мы и с прибытием на банкет.
А затем, следуя традиции, сэр Чарльз Даймоук въехал верхом в зал и бросил перчатку, бросая тем самым вызов всякому, кто станет оспаривать право Вильгельма и Марии на престол. Все это входило в церемонию коронации, и, я полагаю, не было еще случая, когда бы вызов был принят. В это время уже стемнело, и оттуда, где я сидела, я не видела, куда упала перчатка. К общему изумлению, не успела перчатка упасть, как к ней подобралась какая-то старуха, схватила ее и тут же скрылась. Невероятно было, чтобы это была какая-то калека, потому что, подобрав перчатку, она скрылась, прежде чем кто-либо успел ее задержать; вместо перчатки Чарльза Даймоука там лежала дамская перчатка.
Вызов был принят.
Это мог быть только кто-то из сторонников моего отца.
Это был в высшей степени странный и неприятный жест. Но он ни к чему не привел. Даймоук не счел это за настоящий вызов и пренебрег им. Но говорили, что на следующее утро на том месте в Гайд-парке, где обычно состоялись поединки, какой-то человек со шпагой ожидал сэра Чарльза Даймоука.
Правда это или нет, я не могу сказать. Было так много слухов. К концу дня я была в изнеможении. Я думаю, это был самый долгий и самый несчастливый день в моей жизни.
ПОДАРОК ДЛЯ ЭЛИЗАБЕТ
Церемонии, последовавшие за коронацией, явились для Вильгельма тяжелым испытанием. У него не хватало терпения на соблюдение старинных обычаев;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88