И вижу, что внизу кто-то напи
сал в продолжение: «Воду Ц матросам». И как только я вижу митинг или нечто
риторическое на экранах, я сразу вспоминаю эту чисто платоновскую фразу
неизвестного, но близкого мне человека. Всё-таки Платонов не только став
ит вопросы, он даёт и ответы на некоторые вопросы жизни и культуры, которы
е перешли в 21-й век.
А.Г. Или не перешли. Тут вот ещё какой вопрос. Вы говорили о том, ч
то он воспринимается в контексте идеи языка 19 века, что в корне неправильн
о, но есть другая крайность Ц рассматривать его как концептуалиста, как
чуть ли не постмодерниста.
Е.Я. Постмодерниста, да, ироника этакого.
А.Г. Да, как ироника, отметая начисто тот пласт, о котором мы сейч
ас говорили. В том-то и свобода его невероятная, что он свободен и от 19 века,
и от 20-го. Это явление синтетическое такое.
Е.Я. Вообще, если говорить о Платонове и постмодернизме, то мне
кажется, что он «закрыл» постмодернизм уже в те времена, когда ещё и слова
такого не существовало Ц ни в России, ни на Западе. То есть Платонов уже у
мер, а постмодернизм ещё даже не начался. И он его совершенно преодолел, та
к сказать, не заметив. Но мне кажется, что кардинальная разница между Плат
оновым и таким потусторонним, как бы, взглядом постмодернизма состоит в
том, что Платонов никогда не играл. Несмотря на весь его комизм, на всю эту
его двойственность и так далее Ц читая его, никогда не думаешь (и даже мыс
ль такая не приходит в голову), что это игра. Потому что Платонов всегда «в
нутри» мира, он никогда не «вне». И, собственно, всё, что он делает, и весь ег
о «неправильный» язык этому служит: попытка прикоснуться, так сказать, д
отронуться до какой-то сокровенной сути.
А.Г. То есть он автор эпоса, он же и его герой. Повествование идёт
, особенно в рассказах, вроде как «Родина электричества», вроде бы как в оп
исании-очерке, а на самом деле это абсолютный эпос. Эпос нового времени, н
овых отношений, нового героя с леденящими кровь деталями абсолютно языч
еского отношения к окружению, псевдо-, надъязыческого, потому что там нет
таких…
Е.Я. Да. И мне кажется, когда я пытаюсь для себя как-то определит
ь точку контакта между Платоновым и читателем, специфику его влияния на
читателя, то мне кажется, что Платонов Ц это писатель очень «дискомфорт
ный». То есть как бы раздражающий читателя Ц в том смысле, что заставляет
одновременно испытывать эмоции, которые в обычной жизни, так сказать, со
вместить не удаётся. И душа читателя всегда как бы мечется, если можно так
выразиться, между крайностями: она не знает, каким местом, каким боком ей п
овернуться к каждой платоновской фразе. Можно опять приводить много при
меров. Вот из романа «Чевенгур»: когда мальчик, главный герой, Саша Дванов
стоит около умершего отца-рыбака, то видит на его пальце «обручальное ко
льцо в честь забытой матери». Эту фразу логически можно объяснить Ц но е
ё пришлось бы объяснять на двух страницах текста. Для чего оно было надет
о, это кольцо «в честь забытой матери»? Для того чтобы помнить мать, или, на
оборот, для того, чтобы её вернее забыть? Вероятно, и то, и другое. И возникае
т очень сложный смысловой комплекс, который простому логическому объяс
нению не поддаётся.
А.Г. Потому что опять у него, что всегда, наверное, отличает боль
шого художника от художника поменьше, не жонглирование символами, а созд
ание образа. Потому что, как не крутись вокруг этого образа, даже в одной э
той фразе есть уже и биография, и отношение, и… Как не крутись, где-нибудь т
ебя цапанёт. Поэтому это объём, о котором речь идёт.
Е.Я. Да, да. Или Ц очень люблю, из того же «Чевенгура», когда один
из главных героев, Степан Копенкин, общается с председателем чрезвычайн
ой комиссии Чевенгура Пиюсей Ц и тот ему рассказывает, как они организо
вали для своих «буржуев» светопреставление, то есть всех увели буквальн
о на тот свет в таком организованном порядке (расстреляли, проще говоря, в
сех). И когда Копёнкин не понимает, что такое светопреставление и как оно м
огло случиться, Пиюся ему так обыденно говорит: «Просто был внезапный сл
учай по распоряжению обычайки». Тот переспрашивает: «Чрезвычайки?» «Ну д
а», Ц говорит Пиюся. Стало быть, чрезвычайная комиссия превращается в «о
бычайку», то есть в «обычайную комиссию», которая занимается экстренным
и делами как повседневными. Чрезвычайное и обычное тождественны друг др
угу. Вот платоновская логика: абсурдная или сюрреалистическая Ц тут мож
но разные слова придумывать; вот логика этого мира.
И, кстати, по поводу «смехового» начала; поскольку Платонов Ц писатель с
мешной (кстати, в школе это тоже часто игнорируется: учителя как бы боятся
обратить внимание учащихся на то, что всё это смешно). Как бы это ни было фи
лософично и глубоко, как бы ни было страшно («Котлован», допустим Ц что мо
жет быть страшнее) Ц и тем не менее, смешно. Кстати, исследователи многие
тоже относятся к Платонову как-то чересчур серьёзно, не обращая внимани
я на смеховое начало.
А.Г. Там не только язык всё-таки. Там есть моделирование ситуац
ии. Вот, скажем, я вспоминаю, как Пухов пустил этот балласт на вражеский бр
онепоезд. Это смешно по всем законам классики. Потому что он разбил не тот
бронепоезд, а другой, после чего начинается штурм, и с поразительным знан
ием человека, умиравшего не один раз…
Н.К. Как он описывает эту смерть.
А.Г. …у которого две пули защемило сердце. Как останавливается
сердце у Афонина, когда мир сжимался в точку, потом говорит Ц замечатель
ная фраза Ц «он сам в себя».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115