– Да, – сказала она. – Тем лучше. Сейчас и отправимся, не будем терять времени.
В комнату вошла бабка Мария.
– Чаю пить будете?
Мама сказала:
– Нет, нет. Мы сейчас едем.
– Куда? – бабка покачала головой. – Самолёт улетел. Только завтра если. А завтра самолётом не надо. Завтра теплоход придет до Одессы, «Белинский» называется.
– Славка! – крикнул из кухни отец.
Славка бросился в кухню.
Отец и старик Власенко сидели за столом. Старик прихлёбывал чай. Отец подбрасывал чайную ложку.
– Жена молодая, – рассказывал о своём старик. – Не способная к рыбацкой жизни. Я ушёл рыбалить. Три дня пропадал. Приехал: «Чего, жена, наварила?» – «Да вот, супчик». Я поел. Поехал рыбалить. Дней через десять приехал: «Чего, жена, наварила?» – «Да вот, супчик». Я как хватил тот супчик об угол. С тех пор она всегда мне борщи готовила. Потому, от борща в рыбаке сила и ещё от щербы, от ухи, значит…
Отец бросил ложку в стакан. Повернулся к Славке,
– Едешь?
– Не знаю… – пробормотал Славка.
Отец долго смотрел на него. Славка ёжился и краснел.
– Не пойму я тебя. Ты как яичница всмятку. Не знаю, с чем к тебе подступиться: то ли с ложкой, то ли с вилкой, то ли пить через край…
Славка стоял потный, словно в пару.
– Славка! – крикнула из комнаты мама.
Славка бросился в комнату.
Мама перебирала вещи.
– Мужик всегда сам с собой, – говорила ей бабка, – Его понять легко, если у тебя сердце от корысти свободно.
– Вы что думаете, мне его зарплата нужна? – резко спросила мама. Она сунула Славке альбом и коротко приказала:
– Перебери!
Старуха смотрела на маму с досадой.
– Я не о деньгах, – сказала она.
Мама снисходительно пожала плечами и пошла к зеркалу. Причесалась.
Славка раскладывал карточки. Мамины он оставлял в альбоме, отцовские запихивал в чёрный конверт из-под фотобумаги. В альбоме были и его, Славкины, карточки. Несколько штук. Он долго не решался, куда их положить – в альбом или в пакет. Наконец он разделил их, положил туда и туда поровну.
– Славка! – крикнул из кухни отец.
Славка побежал в кухню.
– Ну? Решил? С мамой поедешь или останешься?
– Не знаю… – Славка покраснел, быстро зашевелил пальцами. Ему показалось, что пол уходит откосом, проваливается.
Тихо, только позвякивает чайная ложка.
– Можно, я лучше в детский дом запишусь? – прошептал Славка.
Чайная ложка упала на пол. Славка вздрогнул.
Дед Власенко поднялся из-за стола.
– Пойдем, хлопец, – сказал он. – Посидим возле хаты. В саду сейчас дюже пахнет. Пойдем, ароматом подышим…
В саду метался ветер, тёплый и неустойчивый. Небо, побелевшее от звёзд, опустилось низко и словно кружилось.
Славке вдруг показалось, что он стоит ногами на двух лодках и лодки эти расходятся в разные стороны. А ноги у Славки слабые – не удержать. Сейчас грохнется в холодную воду.
Славка жался к старику. Он позабыл свою утреннюю обиду, потому что обида была мелкой.
– В наших местах болгары живут, – заговорил старик. – Моя жена болгарка была. Степовая она, я её из степи увёз, прямо с поля. Посадил на коня – гайда… Мне один цыган помог. Потом меня её родичи убивать приезжали. Они, вишь, болгары, мусульманской религии, гугуазы, по-нашему. Прострелили мне плечо из обреза. А я взял жену свою Серафину – и в море… Потом обошлось… Я тогда видный был парень.
Отворились двери. Из хаты вышел Славкин отец. Не оборачиваясь, он пошёл через сад. Наверно, направлялся ночевать к себе на элеватор, в свою только что побелённую комнату.
– Учёный твой батька-то, – вздохнул старик. – А я, видишь, ничего, кроме рыбы, не знал… И Серафина, жена, тоже. Ох, как я её любил, хлопец. Бывало, хожу за ней по пятам, а на рыбалке снами про неё брежу…
Старик держал свои руки на коленях. Они лежали спокойно, не вздрагивали, не шевелились. Бурые, в узлах и морщинах, словно сплетённые из грубых, рваных шнуров.
– Почему у вас руки такие? – спросил Славка. Хотелось ему сказать: некрасивые…
Стариковы руки двинулись по линялым штанам и уползли в карманы.
– Некрасивые? – сказал старик. – Так мне же ж не на портрет их снимать, а для себя и такие сгодятся.

ЕЩЁ РАССКАЗ СТАРИКА ВЛАСЕНКО

…Словили меня в гражданскую гайдамаки. Обработали, конечно, кулаками по рёбрам. И я ж не стоял. Я ж одному в рукомойник, другому в ухо. Третьему под дых. Пока мне руки не скрутили… Бросили у подсолнухов, кто бы им кости смял, и пошли самогон пить.
Я лежу. Подсолнух надо мной и чёрное семя в нём. Прилетела птица, такая рябенькая. Подсолнух качнулся, птица щёлк, щёлк по семени клювом. Семечко выпало. Прилипло к моей щеке. Я шевельнуться боюсь – хочу семечко языком достать, и так мне смешно от этого.
Гайдамаки из хаты выскочили. Пьяные, аж гогочут. Им в голову ударило у меня секреты выпытывать. Говорят: «Как же: мы его били, а секретов не выспросили». Лягнули меня для начала ногами. Всё норовили в мягкое. Я одного за икру зубами схватил. Потом ему в морду плюнул. На тебе, вошь, захлебнись. Он синий стал, как тот баклажан. Сломал подсолнух и меня тем подсолнухом по глазам. Потом побежал в хату. Винтовку тащит. «Ух, – орет, – сейчас я тебя насквозь прошью! От затылка до самой…» Кхе…
Старик кашлянул смущенно. Глянул на Славку и подмигнул.
– Приятели его затолкали. Кричат: «Ты, мол, его ухлопаешь» а нам секреты пытать надо!»
– Пытали? – выдохнул Славка. Старик спокойно кивнул.
– А чего им скаженным. Разложили костёрчик. Сели вокруг него, будто турки. Калят в огне шомпола и прикладывают к моим пяткам. Самогон дуют. Спрашивают, мол, где отряд? Сколько ружей? Какие у отряда планы на будущее?
Я думаю: «Дуры вы безголовые. Если я вам даже правду открою, вы все равно по пьяному делу её позабудете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40