Крылов выехал навстречу 172-й дивизии, чтобы круто повернуть ее в предгорья.Вчера чужая, сегодня своя дивизия. Полковник Иван Андреевич Ласкин понравился Крылову своим выступлением в Экибаше. Но говорить одно, а делать – другое.Дождь прекратился. Низкие облака ушли на материк. На юге ночное небо кажется всегда особенно темным, а звезды ослепительно яркими.Крылов нашел Ласкина на развилке степных дорог. Где-то вдалеке вспыхивали зарницы орудийных залпов, разгоралось зарево пожаров.– С Альмой все кончено! – объявил Крылов. – Надо резко уходить в горы.При свете подфарников «эмки» Ласкин и Крылов развернули свои карты.Но и у Крылова на карте не было тех отметок, которые он привык передавать в части. Все неопределенно, определенно только одно, что противник прочно обосновался в междуречье Альмы и Качи.– Сложно идти предгорьями, и путь сильно удлиняется! – заметил Ласкин, нанося на карту новый маршрут своей дивизии.Крылов молчал. Всего лишь час тому назад они уже рассуждали с командармом на сей счет и все было решено.– Собрать в кулак и тараном… – предположительно молвил Ласкин.– Бойцы валятся с ног… Тарана не получится!Ласкин вздохнул и согласился:– Тарана не получится! Это скорее мечта, чем реальность… Бойцы нас поймут, но силы у них на исходе.– Это парадоксальный случай, – развил мысль Крылов. – Каждый солдат поймет маневр, но выполнить но сможет…Мимо тяжело проползала колонна дивизии. Шли артиллерийские упряжки, повозки, машины… Их сменяли стрелковые подразделения в пешем строю, потом снова орудия. И в темноте было видно, что кони едва идут… Бескормица…– Не густо! – обронил Крылов.– Сегодня, когда построили колонну, я и сам удивился! Даже подумал, а все ли собрались… – ответил Ласкин и, поглядывая на яркие зарницы на западе, спросил: – Сильные залпы… Не береговые ли батареи в Севастополе?– Похоже, что они… – подтвердил Крылов. – За Севастополь уже идет бой, а сражаться без нас там некому, кроме моряков и артиллерии. А их горстка…Звездное небо, зарева пожаров, зарницы орудийных вспышек, мерный шаг пехоты, скрип повозок… Чем-то давним, тревожным веяло от этой картины, уводило в глубь веков, степных переселений народов, тех битв и сражений, в которых русские люди отстаивали свою землю, свой труд от разбойных нашествий.Видимо, в какой-то мере схожими были мысли начштарма и комдива. Ласкин моложе, комдивом стал совсем недавно и в боях с сентября, на Крылова он смотрел с известной долей почтительности, как на ветерана.– Что происходит? – спросил он вполголоса.Крылову не требовалось разъяснений по вопросу, который мучил и его, и товарищей еще в приграничных боях, по одесской обороне. Вопрос был мучителен еще и тем, что на него не находилось исчерпывающего ответа. В раздумьях рождалось множество объяснений, и только собранные вместе, они могли претендовать на ответ, да и то далеко не исчерпывающий.Однозначно не ответить и глухой ночью в степи, с глазу на глаз. И не потому, что не было доверия к человеку новому. Крылову в предвоенные годы пришлось пережить трудное время. Поездка Мехлиса на Дальний Восток отозвалась для него большими бедами. Счастье еще, что обошлось, а многие командиры-дальневосточники погибли… И это одна из причин… Но эта прошлая беда… Все сейчас, и гонители, и гонимые, стояли перед бедой значительно большей. И Крылов уже не раз заглядывал в мертвящие глаза смерти, и Ласкин, и каждый в Приморской армии, каждый, кто побывал на линии огня. И дальше все то же. И вот сейчас они, начштарма и комдив, не знали, что с ними будет через несколько часов.– В одну формулу ответа не уложить! – ответил Крылов. – Виднее всего несоответствие между пропагандой и делом, между тем, что хотелось бы иметь, и тем, что оказалось в наличии…– Внезапность… – начал было Ласкин.– Какая же внезапность на Ишуньских позициях? А вот, отступаем…– Две армии от одной немецкой… – добавил Ласкин.– А вот тут стоп! – перебил Крылов. – У немцев нашей армии соответствует корпус… Да и корпус превосходит в иных случаях армию. Наши две дивизии – их одна… Примите, Иван Андреевич, это уточнение от штабиста… До сих пор очень многие путаются в этих соразмерениях.Поди, – продолжал Крылов, – в реляциях своему высшему командованию фон Манштейн сейчас доносит, что его шесть дивизий взломали оборону, которую держали двенадцать советских дивизий… А твоя дивизия, Иван Андреевич, равнялась ли двум полным полкам… Чем мы должны овладеть, и немедленно, так это умением на главном участке боя сосредоточить в кулак все силы… Дойдем до Севастополя, мы еще займемся этим, Иван Андреевич…Дошли. И вовремя. Враг рвался в город. Выше говорилось, что в бой за город первой вступила береговая батарея Ивана Заики. Из четырех тяжелых двенадцатидюймовых орудий по танкам, броневикам и машинам с пехотой, вырвавшимся на прибрежные дороги, артиллеристы выпустили 1200 тяжелых снарядов.Батарея не имела для охраны стрелковых подразделений, не закончено было ее инженерное оборудование. Трое суток батарея сдерживала бригаду Циглера. С ходу ворваться в Севастополь у Манштейна не получилось. Бригада Циглера потеряла до тридцати танков к броневиков, а потери в живой силе никто не считал.Решающую роль в предотвращении захвата Севастополя сыграли и другие береговые батареи. Особенно заметное воздействие на противника оказывала 30-я батарея капитана Г. А. Александера, одна из самых мощных «линкоровского» калибра. Подавить их противник не мог, а доставали они его почти до Бахчисарая и держали под контролем всю долину реки Качи. Приморцы на большом удалении от Севастополя наткнулись на целое кладбище немецкой техники, изуродованной до неузнаваемости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118