Ночью?— Нет, ваша милость, он ушел еще вчера, тотчас после заката солнца. Не сказав никому ни слова, он пошел в конюшню, оседлал своего коня, сел на него и ускакал.— И ты его больше не видел?— Нет, ваша милость, не видел.— Почему же ты не предупредил меня об этом внезапном отъезде?— Я полагал, что он поступает так по приказанию вашей милости.— Странно! — прошептал дон Торрибио.Все кругом замолчали, прислушиваясь к тому, что говорилось между доном Торрибио и его слугой; то впечатление, которого желал и добивался молодой человек, было вполне достигнуто. Затем он продолжал тоном человека, которого уже начинает разбирать гнев и досада.— Я положительно не понимаю этого странного поведения со стороны человека, к которому я питал полное доверие.— Он, конечно, сумеет оправдаться, как только вернется! — вмешался дон Порфирио.— Я от души желаю этого, сеньор; при тех условиях, в каких мы теперь находимся, весьма важно, чтобы поведение каждого человека было вне всяких подозрений.— Да, вы правы, сеньор Торрибио, наше положение в данное время настолько серьезно, что поневоле приходится строго наблюдать за всем, что происходит вокруг нас, и быть осторожным до крайности.— Боже мой! Что же такое происходит? — спросила донья Энкарнасьон, бледнея.— Не грозит ли нам какая-нибудь опасность? — осведомилась донья Хесусита.— Нет, не то, чтобы именно опасность, но… мы живем на самой границе, а потому никогда не мешает быть настороже.— Однако, вы, кажется, сказали…— Ничего такого, чтобы должно было тревожить вас! — прервал ее супруг. — Впрочем, вы знаете, querida mia, что я никогда ничего не скрываю от вас, и когда мы придем в нашу спальную, я расскажу вам все. Тогда вы сами убедитесь, что вам нечего опасаться.— Успокойся, мамита, — сказали донья Хесусита, целуя мать, — уж если отец говорит тебе, что опасаться нечего, значит, это так!— Да, ты права, моя милочка! — сказала мать, отвечая лаской на ласку дочери. — Но я ведь опасаюсь не за себя, а за тебя, главным образом, и за отца!— Да полноте, — весело рассмеялся Твердая Рука, — вы, жительницы границы, — и боитесь чего-то; нет, я не хочу даже верить этому!— Дело в том, что во время путешествия моего мне пришлось слышать столько ужаснейших вещей о платеадос, что я уж поневоле сделалась трусихой.— А разве все еще говорят о них и там, в центре страны? — небрежно осведомился дон Порфирио, играя своей кофейной ложечкой.— Да, друг мой! — ответила донья Энкарнасьон. — Теперь о них заговорили больше, чем когда-либо, потому что не проходит дня без того, чтобы они не совершили где-нибудь нового возмутительного злодеяния; о них говорят там такие вещи, от которых волосы становятся дыбом!— Странно, а у нас здесь, на границе, все спокойно!— Я полагал, что этой шайки уже давно не существует! — сказал дон Торрибио.— Не верьте этому, просто они перенесли поле своих действий в другую местность вот и все, и вот чем объясняется то, что о них здесь не стало слышно.— Да, именно так! — подтвердил дон Порфирио.— А вы, сашем, не боитесь платеадос?— Простите меня, сеньора, если я вам скажу, что эти люди — трусливые псы, и команчи разогнали бы их плетьми, если бы только они посмели затронуть их, — ответил Твердая Рука.Донья Энкарнасьон, не желая продолжать этого разговора, перевела его на другую, менее серьезную и более приятную тему.Между тем слуги и пеоны, окончившие свой завтрак, успели уже встать из-за стола и собирались вернуться к своим обязанностям и занятиям, когда Пепе Ортис, вышедший из столовой несколько времени тому назад, вернулся в сопровождении Лукаса Мендеса. Оба они подошли к своему господину, причем последний остался стоять немного поодаль.— Сеньор mi amo! — произнес почтительно Пепе Ортис. — Лукас Мендес вернулся, он здесь.— А, — сказал молодой человек, сдвинув брови, — пусть явится сюда, я хочу его видеть.— Я здесь, ваша милость! — сказал старик, подходя ближе и выступая из-за спины Пепе.Дон Торрибио отодвинул немного свой стул от стола и, повернув его на задних ножках, очутился лицом к лицу со своим слугой, тогда как Пепе Ортис отступил на шаг назад.— А, наконец-то, вы вернулись! — строго сказал молодой человек.Все остановились и стали прислушиваться, понимая, что тут должно произойти нечто важное.— По какому случаю вы осмелились отлучиться с асиенды вчера около четырех часов вечера?— Я не видел в этом ничего дурного, ваша милость, и не думал, что вы будете этим недовольны!— Где же вы провели эту ночь? И почему вернулись только сейчас? — продолжал молодой человек ледяным тоном.— Я заехал слишком далеко, ваша милость, и когда хотел вернуться, то было уже поздно: ворота асиенды были заперты.— А-а! — иронически протянул дон Торрибио. — Так что вы ночевали под открытым небом?— Да, ваша милость.— Но, вероятно, очень далеко отсюда?— Нет, всего в какой-нибудь четверти мили отсюда.— Но, в таком случае, почему же вы не вернулись, как только отперли ворота асиенды?Лукас Мендес стоял, опустив голову, и молчал.— Я вас спрашиваю, почему вы не вернулись раньше?— Я ничего не имею ответить вашей милости, вы допрашиваете меня, как будто вы не доверяете мне; я не привык к такому обращению с вашей стороны.— Не пытайтесь изменять наши роли! — строго остановил его молодой человек. — Я слышать не хочу ваших сетований! Я желаю знать, зачем вы отлучались, и что вы делали во все время вашего продолжительного отсутствия?— Ничего не могу сказать вашей милости, я занимался моими личными делами, касающимися только одного меня.— Смотрите, Лукас Мендес, это не ответ честного и преданного слуги. Какие же это у вас тайные дела, о которых я хочу знать, я должен знать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76