Айвангу издали заметил Пелагею Калиновну, ее сына директора школы Льва Васильевича. Все знали, что кита нашел Айвангу, к нему подходили, поздравляли, а Лев Васильевич сказал:– Я распорядился отпустить с уроков старшеклассников, чтобы они помогли колхозникам.Кита разделывали огромными лезвиями, насаженными на длинные палки. Куски жира и мяса оттаскивали в сторону крючьями, грузили на нарты и отвозили в Тэпкэн.Когда стемнело, нарубили плавник, подложили китовый жир и зажгли огромный чадящий костер. Пламя металось по белому снегу, выхватывало фигуры людей, облепивших китовую тушу. Тут же рядом собаки рвали белый китовый жир, серую кожу и красное мясо. Из темноты каркали вороны.Таким образом охотники обеспечили себя подкормкой для песцового промысла. Когда начался сезон, в тундру потянулись упряжки. Для Айвангу этот год оказался очень удачным. В первый же месяц он сдал в пушной склад сорок шкурок. Принимал их сам Громук. Он раздобрел, привез откуда-то поросят, занялся разведением свиней.В железном складе было холоднее, чем на улице. На стенах блестел иней, и ощутимо несло стужей. Под деревянными стропилами на длинных веревках висели шкурки белых песцов, черно-бурых лисиц, волков и росомах; отдельной кучей навалены медвежьи и оленьи постели.Как ни придирался Громук, все шкурки вышли первым сортом. Он взял негнущимися, замерзшими пальцами карандаш и приготовился выписывать квитанцию.– Парочку шкурок в фонд обороны записать? – спросил он.– Все запиши.– Я тебе говорю всерьез, – недовольно бросил Громук.– Я тоже не шучу.Громук положил на стол карандаш и сказал:– Пусть твой отец придет и подтвердит, что ты хочешь все сорок шкурок отдать в фонд обороны.– Я взрослый человек и знаю, что говорю! – крикнул Айвангу. – Сейчас же запиши!– Как хочешь. – Громук пожал плечами и что-то пробормотал себе под нос.Айвангу сделал вид, что ничего не слышит.Он бережно сложил квитанцию и положил ее в комсомольский билет.
6 Айвангу ехал в Кытрын. Мела поземка. Мороз с ветром колол лицо, хватал за голые пальцы, когда приходилось снимать рукавицу. Корка льда плохо держалась на полозьях, приходилось то и дело опрокидывать нарту на бок, войдать полозья. Собакам не нравились частые остановки. Они взвизгивали от стужи и рвались в постромках. Небо было низкое, холодное, темное, как бутылочное стекло. Солнце сидело на зубчатых вершинах хребта – большое, красное, стылое. Вскоре оно скатилось за горы, оставив на небе долгий алый след. Тишина ощутимо давила на плечи путника, звенела в ушах.Айвангу не мог соскакивать с нарты, бежать рядом с упряжкой, чтобы согреться, и только мысли и воспоминания о родном селении, о теплом доме и жарком огне не давали ему окончательно замерзнуть.…В Тэпкэне жизнь шла по-новому. Война как-то по-настоящему сблизила русских и чукчей. Блокированный Ленинград оказался таким же близким и для Льва Васильевича, который был оттуда родом, и для Сэйвытэгина, никогда там не бывавшего. В Ленинграде печатались книги на чукотском языке, там был Институт народов Севера, где учились чукчи и эскимосы.Женщины шили теплую одежду для бойцов, рукавицы с двумя пальцами, чтобы удобнее было нажимать на спусковой крючок.Гену Ронина все еще не призвали на фронт. Продолжая посылать телеграммы в военкомат, он все же возобновил занятия с Айвангу. У Гены в Ленинграде осталась любимая девушка. Ее звали Татьяной. У нее светлые волосы, почти такого цвета, как седина у Айвангу. Ронин гулял с ней в белые ночи по красивым каменным берегам Невы, спускался к воде, переходил мосты. Когда Гена рассказывал о Татьяне, глаза у него становились такими же, как в те минуты, когда он слушал музыку…Она нынче голодает, как и все ленинградцы. Трудно представить, как это голодают русские. Во все времена было так, что еды у них было больше, чем у чукчей. Они запасали ее в многочисленных железных банках – мясо, овощи, разные компоты, в мешках у них была мука, сахар… Не то что у чукчей – одно мясо и немного съедобных трав и кореньев.Когда сквозь атмосферные разряды музыка не могла пробиться, Гена часами рассказывал о Ленинграде, и по его словам выходило, что это самый лучший город на земле, река Нева – самая красивая, и нигде нет столько мостов, как на ней.Наслушавшись рассказов о чудесном городе, Айвангу просил у Пелагеи Калиновны книги, где действие происходило в Ленинграде, либо, как он по-старинному назывался, Петербурге. Он прочитал Достоевского «Белые ночи», «Преступление и наказание», и щемящее чувство сострадания к людям, задавленным каменным городом, легло ему на сердце. Он уже не так доверял рассказам Гены Ронина, а Татьяна, его подруга, казалась в его воображении маленькой и хрупкой девушкой в черном платке, какими были героини Достоевского. По странной случайности Татьяна тоже жила в районе Калинкина моста.Айвангу много читал. Он брал книги где только мог – у Пелагеи Калиновны, на полярной станции и в колхозной библиотеке. Ученая старуха пыталась организовать его чтение, но Айвангу читал книги в той последовательности, в какой они попадали к нему. Он искал в книгах самого себя и удивлялся – как много схожих с ним людей на земле.Росхинаут присматривалась к сыну и однажды заметила:– Что ты все читаешь? Глаза портишь? Гляди, останешься без глаз, что будешь делать?– Писателем стану, – пошутил Айвангу.– Кем? – переспросила мать.– Человеком, пишущим книги.– Должно быть, нелегко…– Надо иметь талант и доброту к людям, – сказал Айвангу и взял с полки книгу, давний подарок доктора Моховцева. – Вот эту книгу написал человек, который не видел и не мог двигаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88