Громобоев оставил нас и пошел отпирать ставни.
Буря кончилась. Месяц лежал в воде лодкой непричаленной, и таращились звезды. Громобоев сидел на берегу хранилища воды.
— Сиринга, — сказал он. — Сиринга.
И достал плохонький най — музтрестовскую губную гармонику, дальнее подражание волшебной флейте великого Пана, бога природного вдохновения, бога-поводыря.
— Зотов! Кто здесь Зотов? — раздался крик.
— Ну я…
— Домой… Быстро, — кричал парень с бумажкой в руках.
Потом они бешено мчались рядом, проламывая кусты.
В автобусе сидел Немой. Шофер с бумажкой в руке и Зотов влезли.
На заднем сиденье уже был Витька Громобоев.
…Когда Зотов вылетел из лифта, дверь квартиры приоткрылась, и их впустили.
Зотов успел. Они увидели, что он все же пришел. И губы деда шевельнулись, будто он хотел сказать: «Ну пошли».
Держась за руки, они чуть усмехнулись друг другу, а потом стали смотреть неподвижно.
Они оба умерли в мае, в День Победы, держась за руки.
— Отмаялись, — сказала Клавдия.
Немой закрыл им глаза.
Раздался дикий, нечеловеческий вопль, все опустили головы, и только потом их объяла дрожь.
Это Громобоев завыл по-волчьи, по-нелюдски, по-неведомо-звериному. Будто воет природа, не успевшая довести дело до неизвестного нам рубежа.
Потом он резко оборвал вой и уставился в окно.
И тогда все поняли: оказалось, это ветер воет в сквозняках на лестничных клетках, в лифтовых колодцах и распахнутых дверях.
После этого он вышел из комнаты и исчез.
Он исчез, а Зотов записывает через год, что было.
46
После смерти деда вышел Зотов на пенсию. Описывать, как он вышел на пенсию, не будем, — вышел и вышел, как осенний лист упал. Природное дело. И остался он совсем один, делать было нечего. И беззаботный он стал человек. Все, кто старше его, убиты друг другом, все, кто моложе, — стремятся друг друга убить преждевременно.
«Санька приезжал на соревнования в Москву. Он кого-то там победил, кто-то ему накостылял в полутяже. За это ему дали постоять на подставке с номером, и две минуты он был памятником самому себе. Стютюэтка, мать его… „Как вы достигли таких результатов?“ — „Сначала у меня ничего не получалось, но потом…“- „Какие вы испытывали чувства, когда стояли на…“- „Неизъяснимые…“
— На хрена я в Москву приехал? В армии лучше. Я баб видеть не могу.
— Напрасно, — говорю. — Это не по-зотовски. Баб надо любить.
— А как, дед?…
— Неужели не знаешь?… Сильно… Чему вас только в армии учат?
— Дед, Сапожников не появлялся?
— Нет. Зачем тебе?»
Зотову лично стало наплевать, есть живая материя вакуума или ее нет. И была ли жизнь до появления нашей вселенной, которая не то разлетается после взрыва, не то расселяется после живого сжатия великого сердца вселенной. Но он любил любить, и ему хотелось, чтоб так было сплошь и кругом.
В общем, они пошли навестить зотовского праправнука Сережку-второго, бедного малыша, которого математики родили, чтоб отделаться.
Пришли, а там народ: Жанна, видно, блеснуть хотела свободой нравов.
Ну-с…
Прически — «Приходи ко мне в пещеру», «Нас бомбили, я спасался», «Лошадь хочет какать», «Я у мамы дурочка»- всякие. Юбки укорачиваются, волосы удлиняются. Отгремели битвы с узкими штанами, назревают битвы с широкими.
Санька и Жанна старательно показывают разумные отношения, каждый танцует свободно с кем-нибудь дико увлекательным. Жанна с золотозубым, Санька — с тощенькой.
И тут Зотов замечает, что мужчинка величиной с вирус говорит не умолкая и оживленно вскрикивает в паузах. Дураков нет, всем ясно, что он прицеливается в Жанну.
— Приценивается… — сказала тощенькая, проходя мимо.
Ее называли Твигги — прозвище, наверно. Прическа под мальчика, юбочка открывает голые ноги, кофточка без лифчика, под которым все равно нечего было прятать, и голый живот. А глаза, как у китайской собачки, тоскливые, обморочные.
— Зачем ты его привел? — спросила она Саньку и затанцевала возле Зотова.
— Это мой прадед, — отвечал он.
— Ладно врать. Живых прадедов не бывает… Кто вы?
— Он не врет, — сказал Зотов.
— Значит, и он таким будет? И я?… Ну это еще не сейчас… Но надо торопиться.
И они начали торопиться.
И все на одном месте. Только паркет скрипел и диваны. Но, может быть, дому в целом казалось, что он — электричка и куда-то едет.
Потом в углу два инфанта подрались, королевские дети, наследники незаработанного. Инфант инфанту дал по рылу и потребовал, чтобы… и т. д. Чистый человек закричит: я не хочу с вами жить! Тут как в детском кино — хоть бы скорее красные пришли!
Что-то стали Зотову чудиться и вспоминаться весны. Неужели еще не все? Неужели есть перспективы?
— Я хочу в ваше детство, — сказала Твигги.
— Это тебе только кажется.
«Пир ретро, мечта о вони золотарей вместо бензиновой. В старости они так же будут мечтать о теперешних консервах, как я о прежних.
Когда была драчка, Сережка-второй прятался за меня. Я дотянулся со стула и на ощупь накрыл его рукой.
Потом он выглядывал из-под руки и снова прятался. Ему понравился этот номер. Потом он залез под тахту и поманил меня туда. Но я видел, что мне туда уже не влезть.
Тогда он выбрался, и мы вышли в коридор. Но там кто-то сопел и отбивался. Я заглянул в спальню, там было темно и скрипело. Стенные шкафы были забиты одеждой. В ванной лилась вода, и были слышны увещевания расстегнуть ворот. В нужнике раздавалось рычание, грохот водопада и снова рычание.
В этой квартире совершенно негде было спрятаться.
Я посадил его на плечи, и мы стали вдвое выше. Теперь мне было плевать на остальных. Я держал его за щиколотки, а он меня — за уши. Голые коленки были шенкеля, а я был конь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97