– Джош, постарайтесь подумать об этом. Когда я смотрю на вас, я вижу вас не таким, каков вы сейчас. Я вижу вас таким, каким вы были чуточку раньше, несколько долей секунды назад – именно такое время нужно свету звезд, чтобы отразиться от вашего лица и попасть в мой глаз. Джош кивнул.
– Пока понятно. Бисеза продолжала:
– Предположим, я стала бы удаляться от вас со скоростью, близкой к скорости света. Что бы я тогда увидела?
Джош нахмурил брови.
– Это было бы похоже на два скоростных поезда, и один из них догонял бы другой – они бы оба ехали быстро, но с точки зрения первого второй ехал бы медленно. – Он улыбнулся. – И когда бы я улыбался, чтобы вас поприветствовать, вы бы видели мои щеки и губы расползающимися, как тающий ледник.
– Верно, – сказала Бисеза. – Отлично, главную мысль вы уловили. Так вот, Эйнштейн… да, жил в начале двадцатого века и был физиком, выдающимся ученым – Эйнштейн установил, что это – не просто оптическое явление. Дело не в том, что я вижу, как черты твоего лица движутся более медленно, Джош. Свет – это самый фундаментальный способ измерения времени. То есть чем быстрее я перемещаюсь, тем медленнее для меня течет ваше время.
Редди потянул себя за кончики усов.
– Это почему же? – Абдыкадыр рассмеялся.
– Со времен Эйнштейна пять поколений школьных учителей не смогли найти вразумительного ответа на этот вопрос, Редди. Но именно так устроена Вселенная.
Джош широко улыбнулся.
– Как это чудесно! Свет всегда юн, он никогда не старится – так может быть, это правда, что ангелы сотворены из света?!
Редди покачал головой.
– Насчет ангелов не знаю, но все это чертовски заумно. И какое это имеет отношение к нашему нынешнему положению?
– Дело в том, – объяснила Бисеза, – что во Вселенной, где время само выстраивается вокруг тебя в зависимости от того, как быстро ты перемещаешься, понятие одновременности несколько зыбкое. То, что, скажем, одновременно для Джоша и Редди, может быть не одновременно для меня. Все зависит от того, как мы двигаемся, как перемещается между нами свет.
Джош кивнул, но не слишком уверенно.
– И дело не просто в согласованности…
– Не в согласованности, – прервала его Бисеза. – Дело в физике.
– Кажется, я понимаю, – проговорил Джош. – И если такое вероятно, то можно взять два события, которые не были одновременными – ну, скажем, какое-то мгновение из моей жизни в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году и мгновение из жизни Бисезы в две тысячи тридцать седьмом… и так приблизить эти мгновения одно к другому, так тесно приблизить, что мы могли бы даже…
– Поцеловаться? – подсказал Редди с притворной торжественностью.
Бедолага Джош побагровел от смущения. Редди сказал:
– Но все это описывается с точки зрения того или иного человека. С какой же могущественной точки зрения тогда посмотреть на наш новый мир? С точки зрения Бога или Ока его величества Времени?
– Не знаю, – призналась Бисеза.
– Нам нужно узнать больше, – решительно заявил Джош. – Если у нас когда-нибудь появится шанс все исправить…
– О да, да… – Редди гулко расхохотался. – Вот именно. Исправить!
Абдыкадыр заметил:
– В нашем веке мы привыкли к тому, что наши моря и реки загрязнены. А теперь время перестало быть ровным, безупречным потоком. Оно словно бы помутнело, наполнилось омутами и водоворотами. – Он пожал плечами. – Наверное, нам стоит к этому привыкнуть.
– Но быть может, правда намного проще, – довольно резко проговорил Редди. – Быть может, ваши стрекочущие и машущие крыльями машины поколебали соборную тишину вечности. Лязг и грохот жутких войн вашего века сотряс стены этого храма, и их уже нельзя воздвигнуть вновь.
Джош посмотрел на Абдыкадыра, перевел взгляд на Бисезу.
– Вы хотите сказать, что все это может быть неестественно – что, возможно, это даже не дело рук каких-то сверхъестественных существ… что мы в этом виноваты?
– Возможно, да – отозвалась Бисеза. – Но возможно, и нет. На самом деле мы просто-напросто ушли немного вперед вас в науке, так что точно мы ничего не знаем.
Редди все еще размышлял о теории относительности.
– А кто он был, этот парень… Эйнштейн, кажется? Фамилия вроде бы немецкая.
Абдыкадыр ответил:
– Он был немецким евреем. В ваше время он жил в Мюнхене и ему было… м-м-м… лет шесть.
Редди быстро забормотал:
– Пространство и время сами по себе могут быть искажены… уверенности нет нигде, даже в физике… постулаты Эйнштейна, по всей вероятности, подтолкнули мир к переменам и распаду… а теперь вы говорите, что он еврей и немец одновременно – и это так неизбежно, что можно помереть от хохота. Телефон негромко произнес:
– Бисеза, есть кое-что еще.
– Что?
– Тау Кита.
Джош сдвинул брови.
– А что это такое? А, вспомнил. Звезда.
– Звезда, похожая на наше солнце, до нее около двенадцати световых лет. Я видел ее в виде вспышки сверхновой. Она была неяркая, в то время, когда я ее заметил, свет уже тускнел, пик свечения миновал… это продолжалось всего несколько ночей, но…
Абдыкадыр, подергав бородку, обескураженно осведомился:
– А что в этом такого удивительного?
– Всего лишь то, что это невозможно, – ответил телефон.
– Как это?
– Только сверхновая бинарной системы – звезда-спутница – должна добавлять основной звезде инертную материю, которая в конце концов и взрывается.
– А Тау Кита – одинарная звезда, – продолжила мысль Бисеза. – Так как же она могла стать сверхновой?
– Можете просмотреть мои записи, – обиженно заметил телефон.
Бисеза неуверенно посмотрела на небо. Редди проворчал:
– В теперешних обстоятельствах лично мне это представляется туманной и абстрактной загадкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117