Ветер ослабел, солнце опустилось низко. Тибетское нагорье, которое только что светилось в нежно-красных лучах заходящего солнца, лежало под багровой вуалью медленно спускающейся ночи. Лагерь IV уже стал хорошо виден под нами. Несомненно, что мы дойдем до него без особых трудностей. Пазанг был уже далеко впереди. Безусловно, он жаждал отдыха после сверхчеловеческой нагрузки последних дней. Сепп шел сзади меня. Наверное, он тоже переживал не только настоящее, но и еще более ранние события. Но не только эти двое друзей были рядом со мной; со мной были все те, кто показал мне путь или помогал мне в его осуществлении: я их не видел, но близость их я чувствовал.
Я вижу перед собой Свена Гедина, его энергичную манеру говорить так, что все время приходится опасаться, что пенсне свалится с его носа. Я вижу доброжелательного профессора Суесса. Он, конечно, знал, что только любовь к приключениям, а не научная работа звала меня в Гималаи, но тем не менее считался с моими желаниями и стал мне лучшим другом.
Я вижу своего отца. Ему мой образ жизни безусловно принес много бессонных ночей. Он прочитал не одну молитву за мое благополучие, но никогда не протестовал против моих путешествий.
Я вижу всегда веселое лицо Китара и чувствую его близость, как во время ночевок в палатке, установленной высоко под вершиной Гурла Мандхата, когда ураган прилагал все усилия, чтобы сбросить нас со стены.
Всех этих людей уже не было в живых. Но когда я на скалах Чо-Ойю шел к лагерю IV, они ожили и были со мной. Этот день покорения вершины был бы невозможен без них. Все это – результат их величия, дружбы и бескорыстия.
Покорение вершины и наш успех были их покорением вершины и их успехом. Возможно, что и то и другое показалось бы им незначительным, не стоящим того, чтобы тревожить их во время их мирного сна, но они помогли мне познакомиться с тем ощущением, когда стираются границы нашего мира, когда все становится величественным, а сам оказываешься очень маленьким. Мы вдруг стали опять близкими друзьями и спутниками, как это было раньше, когда мы еще не были разделены условной стеной, называемой смертью. Они были со мной или я был с ними. И пусть они простят меня за то, что на этом тяжелом и уединенном пути я хотел иметь их в числе друзей, идущих рядом.
Я подошел к гранитному поясу, где несколько часов назад едва не потерпел поражение. Эти часы показались мне таким огромным отрезком времени, в течение которого я увидел то, в чем мне до сих пор было отказано. Спуск по этому поясу гораздо проще, чем подъем, и я без особых трудностей преодолел это препятствие.
Около скал стоял Гельмут. Он вместе с Аджибой поднялся сюда, чтобы принести нам палатку на случай, если мы спустимся поздно. Он уже знал от Пазанга, что мы были на вершине, и встретил меня радостно. Мы едва обменялись несколькими словами. Я еще был полон впечатлениями от вершины, и мне кажется само собой понятным, что мы поцеловались.
Я продолжил спуск. Гельмут остался ожидать Сеппа, который спускался следом за мной. Я восхищался Гельмутом: без единого слова упрека или возражения он принял на себя неблагодарную задачу страховать наш спуск. И эту задачу он выполнил.
Теперь я был полностью убежден, что напряженный день закончится благополучно. Я почти не чувствовал усталости, хотя она, видимо, и была, так как я иногда спотыкался и падал на самом несложном месте. Но мне всегда удавалось затормозить падение в бездну ледорубом.
День кончился так же, как и начался, – в красных тибетских сумерках. Из глубины ущелий тени ползли все выше. Я должен был торопиться, чтобы избежать их ледяных объятий, и пройти оставшийся путь до лагеря, пока еще светло.
Лагерь IV был уже совсем близко. Ветер прекратился. Перед палаткой виднелось яркое пламя, вероятно, это Аджиба варил для нас горячий напиток.
Идти по этим холодным склонам нам осталось еще час, максимум – полтора. Я уже радовался, что скоро буду рядом с Аджибой. Он не любит много говорить, возможно, он даже ничего не скажет. Аджиба молчаливее, чем Пазанг, а тот несколько часов назад только мог лепетать: «Вершина, вершина», – но я радостно ждал крепкого, искреннего рукопожатия моего друга Аджибы.
Аджиба в этот момент был для меня одним из тех чудесных шерпов, без помощи которых я никогда бы не смог наслаждаться красотой Гималаев.
Аджиба – ветеран высокогорных экспедиций: он участвовал в пяти экспедициях на Эверест, вынес со склонов Аннапурны Мориса Эрцога, получившего там тяжелые обморожения. Он был совсем рядом с высочайшими вершинами мира, но у него никогда не проявлялось тщеславия. Он видел, как в вечных снегах умирали «сагибы», видел смерть своих братьев шерпов, однако никогда не усомнился в том, что Гималаи именно та страна, где он должен жить и работать. Я прожил много недель совместно с Аджибой. Дважды я его видел с серым лицом умершего, окоченелой маской примирения с судьбой. Я никогда не забуду сине-серую кожу, цвет которой свидетельствует о том, что внутри смерть уже свершилась.
Когда мы пересекали Западный Непал, Аджиба почти истекал кровью от дизентерии. Мои медикаменты ему не помогали, жизнь уходила из него. С его бледного лица на меня смотрели задумчивые глаза, без тени упрека.
Точно такими же глазами смотрел он на меня в лагере IV, когда на нас обрушился ураган, едва не стоивший нам жизни. И тогда я в них не прочел обвинения. Он мог бы бросить мне не один упрек, так как только по моему желанию он поднимался наверх, в этот ад разбушевавшейся стихии. В его же глазах я прочитал лишь воспоминания о хороших днях нашей дружбы.
И теперь, когда выполнена самая большая задача нашей экспедиции, я шел навстречу человеку, который дважды был готов умереть за меня и со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69