она была холодной и невыразительной и никоим образом не служила напоминанием о святых свойствах блаженного.
– Glorificemus Славлю (лат.)

, – думал Франциск, работая над неувядаемыми. В этот момент он переписывал страницы псалмов, которые потом шли в переплет. Он прервался, чтобы отыскать место в тексте, на котором остановился и осмыслить значение слов, которые писал, ибо через несколько часов копирования он вообще переставал читать текст, а просто позволял руке воспроизводить рисунок букв, на которые падал его взгляд. Он обнаружил, что переписывает молитву Давида, четвертый покаянный псалом: «Miserere mei, Deus Сжалься надо мной, боже… (лат.)

… ибо знаю я вину свою, и мой грех всегда со мной». Это была смиренная молитва, но страница, на которую он смотрел, была написана отнюдь не в смиренном стиле. Буква М в слове miserere была обвита золотыми листьями. Причудливые завитушки, сотканные из золотых и фиолетовых нитей, заполняли поле страницы и роились вокруг роскошных заглавных букв в начале каждого стиха. Молитва была смиренной, а страница – ослепительной. Брат Франциск копировал на новом пергаменте только основной текст, оставляя места для расписных заглавных букв и поля, ширина которых была равна ширине строк. Мастер-иллюминатор наполнит пространство вокруг его чернильной копии буйством красок и нарисует живописные заглавные буквы. Он учился украшению рукописи рисунками, но еще не был настолько искусен, чтобы ему доверили золоченную роспись неувядаемых.
«Glorificemus». Он опять подумал о синьке.
Не сказав никому о своей идее, брат Франциск начал свою работу. Он отыскал тончайшую шкуру ягненка и потратил несколько недель своего сэкономленного времени, растягивая, отбивая и выделывая ее, пока не получил совершенную поверхность. В конечном итоге он довел шкуру до снежной белизны, а затем с предосторожностями уложил на хранение. Несколько месяцев после этого он использовал каждую свободную минуту для изучения Книги Памяти, снова пытаясь отыскать ключ к пониманию синьки Лейбовича. Он не нашел ничего похожего на изображенные на чертеже загогулины и ничего другого, что могло бы помочь ему понять их смысл. Но однажды он наткнулся на фрагмент, в котором была частично уничтоженная страница с описанием процесса изготовления синек. Похоже, это был кусок энциклопедии. Статья была краткой, и некоторые абзацы отсутствовали, но, прочитав ее несколько раз, он начал понимать, что он сам, да и многие другие переписчики, напрасно тратили время и чернила: оказалось, что эффект «белое на темном» был не специально желаемым свойством чертежа, а лишь особенностью дешевого процесса репродуцирования. Оригинальные же чертежи, с которых были сделаны синьки, выполнялись черным по белому. Он едва подавил желание удариться головой о каменный пол. Все эти чернила и труд были потрачены на перекопирование побочного свойства синек! Вероятно, нет необходимости говорить об этом брату Хорнеру. Это будет милосердно – ничего не говорить об этом, учитывая больное сердце брата Хорнера.
Узнав, что цветовая гамма синек была лишь побочным свойством древних чертежей, он отбросил опасения. Никто с первого взгляда не узнает чертеж в обратной цветовой гамме. Некоторые другие особенности чертежа тоже можно было изменить. Он не осмеливался менять то, чего не знал, но решил, что таблицы и штамп допустимо расположить симметрично относительно схемы на углах и полях. Поскольку значение схемы было неясно, он решил ни на волосок не менять ее элементы или пропорции. Но поскольку цвет был не важен, ее можно было выполнить прекрасной. Для «загогулин» и «клиньев» он наметил золотую роспись, но другие непонятные штуковины были слишком сложны для золочения, а золотой «завиток» выглядел бы слишком помпезно. «Рогульки» должны стать именно черными, как смоль, а это означало, что линии следовало делать не совсем черными, чтобы выделить «рогульки». Поскольку симметрия в чертеже отсутствовала, не было оснований думать, что смысл линий схемы изменится, если их использовать в качестве шпалеры для вьющейся виноградной лозы, чьи ветви, осторожно огибая «рогульки», имитируют симметричность или подчеркнут асимметричную природу схемы. Когда брат Хорнер разрисовывал заглавную букву «М», превращая ее в удивительные заросли из листьев, ягод, ветвей и коварных змей, она все же ясно читалась. Брат Франциск резонно предположил, что то же самое относится и к схеме.
Кроме того, общее обрамление из разноцветных спиралей будет выглядеть гораздо лучше, чем застывший прямоугольник, ограничивающий чертеж на синьке. Он сделал дюжину предварительных набросков. На самом верху пергамента будет изображение гроба господня, а в самом низу – гербовый щит Альбертианского ордена с изображением блаженного над ним.
Но, насколько было известно Франциску, точного прижизненного изображения блаженного не существовало. Имелось несколько причудливых портретов, но ни один из них не относился ко времени Упрощения. Не было также изображения блаженного во весь рост, хотя в преданиях и говорилось, что Лейбович был довольно высок и сутуловат. Но возможно, когда убежище снова откроют…
Работа брата Франциска над предварительными набросками была прервана однажды после полудня, когда он неожиданно осознал, что тень, упавшая на его копировальный столик, принадлежит… Нет! Боже правый! Beate Leibowitz, audi me! Блаженный Лейбович, услышь меня! (лат.)

Господи, помилуй! Пусть это будет кто угодно, только не…
– Ну, и что же у нас здесь? – пророкотал аббат, бросив беглый взгляд на его рисунки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111