И они правы, ебенать, – разве все это можно есть? Мы все тут, в конце концов, охуеем, спятим, рехнемся, сопьемся, перебьем друг друга от нашей жадности, зависти, величия, духовности, тоски, а масаи так и будут бродить по своим лесам, как бродили тысячу лет, и петь песни по единственному разумному поводу, существующему для этого в мире, – туго набитое после длительного воздержания брюхо. А у нас наоборот, у нас поют, чтобы набить брюхо. И как их не разнесет, я не понимаю, всех этих звезд, засоривших своими опостылевшими физиономиями все концерты, все телеканалы, все журналы, вырывающих друг у друга куски изо рта, готовых прилюдно обосрать кого угодно и полюбить кого угодно, только чтобы остаться на плаву и заработать еще сколько-то там тысяч зеленых. Неужели им все мало?.. Когда-нибудь новый Карамзин напишет историю постперестроечной России, и эпиграфом он выберет: «Жадность фраера сгубила».
Я замечаю, что взгляд мой упал на бутылку коньяка, стоящую у моих ног. А не выпить ли мне?.. Я, кстати, давно не пил. Давящая тяжесть, сковывающая мое тело, периодически сменяется накатывающими волнами невероятной легкости, от которой я, кажется, вот-вот взлечу к потолку и прилипну к нему, как воздушный шар. Да-да… Надо выпить…
Я с трудом поднимаю бутылку, понимая с радостью, что она еще почти полная, и лью коньяк в себя. Он уже лишен какого-либо вкуса, только слегка пощипывает язык. Я останавливаюсь только тогда, когда пары наполняют всего меня до такой степени, что еще немного – и я лопну. Или буду испепелен внутренним жаром. Во рту все горит. Дышать дьявольски трудно. Мощная отрыжка, образовавшись в глубине живота, клубясь и булькая, поднимается к горлу. Я испуганно открываю рот, и она с рычанием вырывается из меня. Я даже подпрыгиваю на стуле и смотрю по сторонам – не услышал ли кто?.. Во рту – как кошки насрали. Надо закурить. Я лезу за сигаретой и обжигаюсь окурком, зажатым у меня между пальцев. Вот еб твою мать! Я и забыл, что курю… Та-а-ак… И что делать? Я глубоко задумываюсь, куря.
Меня заволакивает дымом…
– Степанов!
Что?.. Ну что еще?..
– Андрей!
Ну что, Господи?! Идите вы все к такой-то матери!..
– Он спит, что ли?
– Степанов, ты мне весь клуб спалишь!
Где я?
– Иванов спит, Крюгер спит, теперь Степанов… У меня что тут – ночлежка?..
– Андрей, проснись…
Я открываю сомкнутые вежды. Две тени перед моими глазами постепенно превращаются в расплывчатые фигуры, обретающие отдаленно знакомые очертания… Мужчина и женщина… Их голоса сотрясают меня.
– Степанов, ты хочешь, чтобы мы здесь сгорели все? Кто же горящие окурки на пол бросает?!
– Андрей, тебе плохо?
Да, да, мне плохо… Мне хуево, друзья мои… Мне вообще никак…
Я узнаю Алферова. Он кипит от злости. Я пытаюсь улыбнуться. Широкой улыбкой лоха. Опять я чего-то не то сделал. Как всегда. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Так говорил Ильич. Лучше бы я ничего не делал… А это кто? Добрый голос, сочувствующий взгляд. Исходящее беспокойство. Ира? Нет… Лера! Нет, нет… Черт! Как же ее… Опять забыл!.. Вечно я все забываю… Вера! Ф-ф-фу!.. Да, точно, Вера.
– Андрюша, ты встать можешь?
– Да, да…
– Степанов, ты выступать будешь? Твоя очередь. Или я пойду…
То есть как это? А я? А мои бабки? Мои триста рублей? Что же я, ни за хуй собачий перся сюда? Не-е-ет!
– Не-е-ет…
– Что «нет»… Будешь петь? Я тебе свою гитару дам…
– Ему, наверное, поспать надо…
– Нет! Я иду…
– Это просто кошмар какой-то!.. Вы мне всю публику распугаете…
– Да иду, иду…
– Надо помочь ему встать…
– Вы все меня в могилу загоните!..
Меня подхватывают под руки и дергают вверх. Я пытаюсь помочь всем телом, напрягая тазобедренные мышцы и подпрыгивая со стула. Но ноги не держат…
– О-о-ох! Какой тяжелый…
– Надо его к стенке прислонить.
Я упираюсь спиной и затылком в стену и медленно съезжаю вниз.
Он раскланивается.
– Подхватывай, подхватывай!
Нет, я смогу! Я смогу, мать вашу! Как молодогвардеец…
Я концентрируюсь, трясу головой и упираю ноги в пол. Мышцы обретают упругость, в голове немного проясняется. Я ищу лицо Алферова, чтобы смотреть ему прямо в глаза. По возможности трезвым взглядом. Вот они – как всегда подозрительные, но ласковые глаза Алферова.
– Юр, все нормально. Я просто устал, немного покемарил. Давай гитару…
– Ты это … Точно в состоянии петь? Не уснешь там?
– Я же говорю тебе – все нормально. Я в порядке…
– Андрюша, может, не надо?
– Надо, Вера, надо… Где гитара?
Алферов осторожно кладет мне в руки гитару. Алферовская. Большая честь для меня. Которой я недостоин.
– Ну … я пошел…
Где тут выход на сцену?.. Где этот гребаный выход на проклятую сцену? Господи, я забыл! Направо или налево? Куда идти? Та-а-ак… Надо сосредоточиться. Но побыстрее, так, чтобы Алферов не заметил. Я наклоняюсь одним ухом к гитаре и осторожно провожу пальцем по струнам…
Бля-я-я-я-ямс…
– Да настроена она! Специально для тебя подстраивал. Иди, ради Бога, там публика ждет!
– Погоди, погоди…
Бля-я-я-я-ямс…
… налево – буфет… Это точно. Направо – туалет. Я там пил воду. Та-а-ак…
Бля-я-я-я-ямс…
… рядом с туалетом – подсобка… Есть! Выход рядом с подсобкой. Точно.
– Ну, я пошел.
– Тебя проводить?
– Нет, я сам…
Только бы не ебнуться с этой гитарой где-нибудь. Жалко будет Алферова. Нассали, чуть пожар не устроили, по всем углам спят в жопу пьяные барды, а тут еще и гитара… Нет, я лучше лоб себе расшибу, но инструмент спасу… Так и знай, Алферов: твоя гитара в надежных руках! Спою на совесть. Да-да! На зависть многим. Так, что все охуеют. Просто толпами повалят ко мне за кассетами. Даже из буфета. Даже спившийся поэт П.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89