Жизнь дороже.
Кофи уже совсем было собрался бочком-бочком засеменить к выходу. Спокойное, выжидательное выражение стерлось с морды Планта в один миг.
Челюсти и губы разошлись, огромный нос сморщился. Разверзлась пасть, в которую свободно умещается человеческая голова. Получился тот самый львиный оскал, который уже многй тысячелетий приводит в трепет человечество.
В следующий миг Плант испустил рык, от которого в саванне содрогается все живое. Кофи Догме зажмурился и простился с жизнью. Он ждал, что два центнера мускулов, клыков и когтей вот-вот обрушатся на него. Никто на свете не поможет. В зверинце наступила полная тишина.
Прошли три секунды длиной в три часа. Странно, что он еще жив. Кофи приоткрыл один глаз. Другой. Плант не стоял, а сидел перед молодым вождем.
Пасть приоткрыта, и видны убийственные – клыки, но это уже не оскал. Было что-то собачье в этой позе.
Пока Кофи жмурился, на рык неслышно выбежала львица. Сейчас она стояла рядом с мужем, готовая на все. Львица смотрела не на мясо, не на Кофи, а на Планта. Плант прикажет убить – убьет, не раздумывая.
«Дай, Плант, на память лапу мне!» – шандарахнуло вдруг в голове. Возможно, Солнечный бог вновь вспомнил о существовании верного своего Кофи Догме.
Четыре года назад, на подготовительном отделении для иностранных студентов, Кофи лучше всех в группе успевал по русской литературе. На торжественных вечерах его неизменно заставляли читать есенинское стихотворение «Собаке Качалова».
– Дай лапу, Плант, – чуть слышно произнесли трясущиеся губы. – Дай лапу!
Лев только этого и ждал. Взметнулась лапа, созданная природой вовсе не для рукопожатий. На протяжении всей своей истории черное население Африки жило бок о бок со львами, но никому не приходило в голову научить царя зверей подавать лапу при встрече с человеком.
Кофи тряс жуткую лапу, вежливо глядя льву в глаза и повторяя:
– Вот хорошо, Плант, вот умница, вот молодец!
В ответ лев гудел, как трансформатор.
У кошек такое проявление чувств называют мурлыканьем. Ох уж эти русские.
Наконец вождь решился отнять руку.
Ничего угрожающего в поведении обоих зверей не появилось. Кофи осмелел, поднял свое ведро. И продолжил путь к кормушке такими шажками, словно под опилками находился не бетон, а хрусталь.
Он унес ноги из львиного жилища под дружный хруст хрящей. Звери с наслаждением рвали оттаявшую говядину. Кофи, в свою очередь, рвало от испытанного только что предсмертного ужаса. Он стоял на коленях посреди прохода. Больше всего было жаль завтрака, съеденного в булочной по дороге в цирк: коржик и полстакана кофе с молоком.
Обитатели зверинца тем временем вернулись к обычным делам: загалдели, зарычали, захрюкали, замычали. Протрубила слониха Берта. Шатаясь и постанывая, Кофи поднялся на ноги. Он знал, что Берта трубит по двум поводам. Перед тем, как сделать по-большому. И после того.
В выходные чистильщик клеток Володя не работал. Кофи поспешил за шваброй, чтобы убрать слоновий помет как можно скорее. До тех пор, пока Берта не разнесла свежие свои испражнения по всему вольеру.
Выскочив из подсобки со шваброй наперевес, он увидел какую-то фигуру в самом начале ангара. «Кто это там по мою душу? – подумал Кофи. – Может, начальство с проверкой?»
Пришлось повернуть в сторону от слоновника. Пойти навстречу через весь зверинец. Фигура неуверенно топталась у входной двери. Нехотя светили лампочки под высоченным потолком.
Кофи шел быстро. Нужно узнать, что за гость, и срочно заняться Бертиными какашками. Внезапно что-то лопнуло в глазах. Будто пелена спала. Вот он, миг узнавания!
Вождь замедлил шаги. Покойный дед рассказывал, что Кофи родился в день самого большого праздника – в праздник Четвертого Урожая.
Он появился из чрева великомученицы Зуби под грохот священных барабанов. Еще глухой и слепой, он не мог слыщать звуков праздничного веселья. Однако именно это совпадение сделало младшего внука вождя наследником. Родиться в день Четвертого Урожая – это, конечно, особая милость Солнечного бога.
Сейчас опять звучали священные барабаны. Но не снаружи. Внутри. Все громче и громче. Их мелкая, едва слышная дробь стремительно превращалась в адский грохот. Конические палочки, которыми пользовались барабанщики его племени, словно молотили по извилинам мозга.
Кофи остановился. Закрыл глаза. Застонал. Он не желал идти вперед. Он не мог идти назад. «Мы тво-ри-ли там все, что хо-те-ли! – бушевали барабаны судьбы. – Нам все про-ща-ли!»
Он вновь покрылся липким потом.
Откуда столько влаги в организме? Кофи попытался вызвать образ Кати Кондратьевой. Ее чувственные губы. Пышные рыжие волосы. Зеленые глаза. Ее обольстительный живот, А в этом животе…
«Да-го-мея! Да-го-мея! – голову раздирал грохот. – Да-го-мея!»
Черные руки вождя обхватили черную голову. Чтобы она не раскололась. Зрительный нерв словно зажали в тиски. Едва появившийся образ Кати стал меняться. Миг – и ее тело покрылось сетью морщин.
Еще миг – и у стройной девушки расширились плечи, сузились бедра и вырос горб.
Еще мгновение – и поплыли черты лица. На конечностях утолстились суставы. Выпали зубы.
Почернела кожа.
В глаза Кофи смотрел старый Каплу.
«Ты знаешь, кто убил твою мать?» – прошамкал колдун.
«Нет! – хотел закричать Кофи. – Не знаю!!!»
Но не закричал. А увидел мысленным взором Василия Константиновича Кондратьева, который расхаживает по собственной гостиной и восклицает: «Да я в тридцать лет!.. Это же была ответственность! Это же была политика! Да моя рота!.. Сомали, Эфиопия, Дагомея! Что мы вытворяли! Нам же все прощали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65