Кстати, этот мир мне пока милее всех остальных.
— Чего же ты при Сигизмунде ошивался?
— А что было делать? — развел руками Басов. — Два дурака полезли в политику семнадцатого века. Ясно было, что их придется спасать, и что если этого не сделать, то потом позору не оберешься. Вот и бегал я за вами, как мамаша за нерадивыми чадами.
Крапивин тихо матюгнулся и стал смотреть в сторону.
— Здесь я обосновался в Варшаве, потому что и там жил в Речи Посполитой. Так удобнее, — продолжил Басов. — Здесь я покупал соль и специи, которые переправлял в основном в четырнадцатый век. Там я тоже пару лет намотал. В тысяча двести сороковом году у меня свои дома были в Кракове и в Праге. Там я основал немалую торговую фирму. Через Чехию вожу специи в Германию и далее, через ганзейские города, по всей Европе. Мой Парижский филиал поставляет соль и пряности даже ко двору французского короля. Они-то думают, что я все это прямо из Индии караванами таскаю. Рентабельность — несколько тысяч процентов. На хлеб с маслом хватает. Не люблю себе отказывать в маленьких радостях жизни, знаешь ли.
— И что ты собираешься со всем этим делать?
— Переводить в другое место, — с полной серьезностью ответил Басов. — Первая мировая война — не лучшее время для ведения бизнеса.
Вскоре пришли Чигирев и Алексеев. Как выяснилось, они путешествовали в начало двадцать первого века по четвертому каналу — в тот мир, где действовали в семнадцатом веке. Увидев Крапивина, историк чрезвычайно удивился, а когда Басов поведал ему быль о героической гибели воеводы левого крыла, спасшего своей смертью войско Скопина-Шуйского, поздравил спецназовца со счастливым спасением и вознамерился было рассказать, что там случилось дальше. Но Басов решительно пресек эту попытку. Он заявил, что чрезвычайно голоден и не намерен слушать ни слова об исторических казусах и параллелях, пока ему не подадут достойный ужин. Только после того как стол был накрыт, друзья смогли выслушать рассказ историка.
Впрочем, ничего принципиально нового они не услышали. Подробнее всего Чигирев рассказывал о событиях, происходивших между воцарением и свержением Скопина-Шуйского. После этого, как выяснилось, все события развивались в полном соответствии с историческими реалиями родного мира собеседников.
— Выходит, нам не удалось ничего изменить, — грустно сказал Крапивин.
— Так вы и не меняли ничего по сути, — заметил Чигирев. — Заменили одного царя на другого, а толку-то? Менять надо в основе сам социальный уклад, образ мыслей. Вот тогда его история изменится в корне.
— А ты представляешь себе, каких затрат требует изменение социального уклада? — спросил Басов. — Одно дело, когда сам народ уже созрел для этого, и ему мешает лишь некий сдерживающий фактор. Тогда все просто: устранил неугодного политика или, напротив, предотвратил убийство реформатора — и вот тебе, пожалуйста, новое процветающее государство. Только это максимум на десяток-другой лет приближает неизбежное, не более. Ну а ты-то народ хотел об колено ломать. Когда из Гришки-расстриги реформатора сделать не получилось, пошел поляков на Русь звать. Ты хоть понимаешь, к чему бы это привело? Все равно против тебя встал бы весь народ. Сопротивление усиливается — и твои реформы воспринимают как часть оккупационного порядка. Тебя бы просто смели. А уж крови… страшно подумать.
— Неужели народ восстал бы против отмены крепостного права? — запальчиво возразил Чигирев.
— Он восстал бы против иностранной оккупации. И по праву, — возразил Басов. — На практике так и произошло. Может, я бы и не вмешался, будь ты уроженцем этого мира. Но ты-то пришелец и пытаешься установить собственные порядки. За волосы хочешь втащить людей в тот порядок, который считаешь идеальным. Это в истории бывало уже не раз и никогда ничем хорошим не заканчивалось. Одно дело помочь, когда тебя просят об этом, другое — навязывать свои идеалы. Это и называется быть самозванцем.
— Я не мог видеть, как люди холопствуют, — вздохнул Чигирев.
— Может, им нравится, — пожал плечами Басов. — Ты видел в них хоть одну попытку освободиться? Им это было не надо. Для холопа призыв перестать быть холопом означает лишь одно: надо менять хозяина. Другого он просто не поймет. А когда народ созреет до понимания важности свободы, самоуважения, научится принимать на себя ответственность за собственные поступки… Тогда наша помощь ему не потребуется. Он освободится сам. Что ты можешь сделать — это терпеливо объяснять, почему считаешь свой образ жизни лучше, чем их. И если они не услышат тебя, значит, еще не готовы. Это их выбор. По крайней мере, на тебе не будет чужой крови. Надо все же понимать ответственность за собственные поступки. Кстати, твое навязчивое желание не быть холопом — тоже холопство в своем роде. Привязка, которая не позволяет тебе непредвзято смотреть на вещи. Тебя, Вадим, касается. Конечно, хочется помочь своей стране выиграть войну. И нашествие татар отбить, и крымскую войну выиграть, и катастрофу сорок первого года предотвратить. Только глобальные поражения происходят не от силы противника, а от собственной слабости. А ты все иноплеменных врагов сокрушать тут и там пытаешься. Тащить пулеметы в семнадцатый век бессмысленно. Они или не помогут, или обратятся против своих же.
— Оно, конечно, правильно, — вздохнул Крапивин. — Только я военный человек. Дело моей жизни — родину защищать.
— А может, лучшая защита родины, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119