Черт меня побери, если это я. Но я хотел бы знать».
На кухне Дита тоже ломала голову над загадкой. Эти... головорезы, которые могли развалить человека надвое, не только помыли пол и приготовили еду, но и были готовы помочь ей мыть посуду. Она добавила холодной воды из-под крана в кастрюлю с горячей, которую Гудалл предусмотрительно оставил на огне.
— Итак, — задала она вопрос, — кто такой этот... как вы его зовете? Гордон?
— Гордон Беннет. Чертовски хороший повар, — Гудалл огляделся в поисках сухого полотенца, но ничего такого не нашел. — Мы оставим их сохнуть. Гордон Бле, как мы его зовем, — вроде «кордон бле», это телятина такая, понимаешь?
14
На следующий день, в девять часов утра по Гринвичу, Гордон Беннет поздоровался с последним из завербованных парней в отдельном кабинете в баре отеля «Биариц» на Эрлс Корт. Теперь их было четырнадцать, и они расселись по креслам и диванчикам, обложившись рюкзаками и сумками, у каждого — кружка эля или крепкого светлого пива. Они уже разговаривали громче, чем надо бы, обмениваясь воспоминаниями, эпизодами из жизни или, если они прежде не встречались, выясняли, бывали ли они там-то и там-то.
Последними были близнецы Стрэхан из Ливерпуля, Мик и Джеми. Они уже были слегка под хмельком.
— Ого-го, какая чертова прорва дерьма, — напевал Джеми, стоя в дверях. Здоровенные парни с соломенными волосами и красными лицами, ливерпульские ирландцы в каком-то там колене, они ввалились в комнату.
— Гордон Беннет! Мик, смотри-ка, кто здесь, и если это не Гордон Беннет, то это старина-архиепископ.
Это было старое прозвище, которое намекало на мрачный вид Беннета, отстраненную манеру и догматическое обращение с новичками во время подготовки на базе САС в Брэдфорд-Лайнс, что в Херефорде, и которую позднее переименовали в Стерлинг-Лайнс.
— Ладно, парни. Возьмите себе выпивки в баре от имени начальства и садитесь, — сказал Беннет.
— Что же это за начальство, хотел бы я знать? — спросил кто-то.
— Насколько вы могли бы сообразить, начальство здесь я, потом — мистер Паркер, — Беннет встал, оглядел их и припомнил, что сказал Веллингтон в подобных обстоятельствах в 1809 году в Испании: «Я не знаю, какое впечатление эти люди производят на врага, но Боже мой, они ужасают меня».
Здесь был Джефф Эриксон со своими забранными в хвост волосами и по-прежнему слабым после лихорадки, подхваченной в Папуа, сердцем; Уинстон Смит по обыкновению скабрезно повествовал о своей последней победе, сопровождая рассказ непристойными жестами. Завершился рассказ тем, что он высунул язык, покачал им и дотянулся кончиком до носа. Беннет по губам догадался, что напоследок он сказал: «Чтоб мне провалиться! Ясно, что я имею в виду?»
Вокруг Смита сидели трое парней с запада, которых Беннет вытащил с гулянки неподалеку от Дорчестера, — Майк Хенчард, Джон Крик и Альфред Стивенс. Они ловили каждое слово Смита, почти не скрывая, какое впечатление на них производят его уличные манеры. Они были «неизвестным фактором» — не так давно с почетом уволенные из своих частей, они впервые шли на дело как наемники.
Позади них Джек Глеу, самый тихий из группы, нянчился со своим «буртоном», впрочем, он это делал весь вечер. Он все еще оплакивал свои георгины — ярость его несколько приугасла, как счел Беннет, но только до критической ситуации.
Беннет повернулся к другой группе. «Это должна была быть дикая группа, — подумал он — близнецы Стрэхан и двое парней из Уэльского реабилитационного центра, двоюродные братья». Как оказалось, Билл Айнгер и Колин Уинтл были уроженцами Бирмингема, и хотя они были младше всех прочих лет так на десять, они выглядели суровыми, даже, пожалуй, слишком. Стройные, темноволосые, жилистые как гончие псы, с движениями всегда быстрыми и точными, они говорили мало. Если суровые ветераны и произвели на них впечатление, они, видно, решили не показывать этого. Пили они немного, на полпинты меньше, чем старина Глеу, и были бдительны и настороженны. Проблема здесь была в том, что они не были солдатами. Они уже убивали, и это само по себе было немало, потому что, если они сделали это раз, они могут повторить. Они убили намеренно, осознавая что делают. Но они не были солдатами. И никто, даже Гордон Беннет, не мог превратить этих парней в солдат за две недели, как бы они ни были к этому готовы.
Был ли сейчас кто-нибудь из них солдатом? Как много они утратили на гражданке? Командный дух может вернуться достаточно быстро — все они, кроме бирмингемцев и четырех иностранцев, служили в САС-22. Но вернется ли к ним привычка к повиновению в чистом виде, к тому, чтобы подчиняться без рассуждений приказу, отданному кем-то, кто не обязательно имеет официальный чин, но просто знает немного больше, кто лучше разбирается в обстановке, чем они? Это может быть дозорный или кто-то, кто был под пулями на полчаса больше, чем они. Способны ли они на это по-прежнему?
В довершение к этому четверо последних, хотя и не британцы, были солдатами вдоль и поперек. Двое гуркхов, которых он встретил, возвращаясь из Дорчестера. Он остановился у Бландфорд-Камп, чтобы передать привет старым знакомым, и узнал, что они уже отсидели на гауптвахте перед возвращением в родную часть. Это должна была быть их последняя работа перед возвращением в Непал.
Их звали Билл и Бен, Цветочные Горшки: маленького роста, словно вырезанные из дерева, с улыбчивыми плоскими оливковыми лицами и раскосыми восточными глазами, они говорили на английском по-солдатски, не более того, но они знали службу. Это не просто было у них в крови — это была их кровь. Беннет не удивился бы, если бы все эти старые байки были правдой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70