— с облегчением воскликнул Парфен Вершков, думая, что идет Сидор Ровнягин.
Все зашевелились, будто им надо было на конечной остановке с воза слезать, но вместо Сидора Ровнягина в дверях, которые отворились почти настежь, встала залитая лунным светом нескладная фигура Микиты Драницы. Микита задержался немного на пороге, ступив на него обеими ногами, потом будто спрыгнул на пол и остановился посреди конторы, успевая одновременно разглядеть в потемках односельчан. Был он в обычной своей одежде — те же заскорузлые на задниках и союзках сапоги, которых ему хватало не на один год, та же длинная фуфайка, под которой штанов на разглядеть, и вельветовая шапка, точно выжженная лишаем. Но сегодня Микита почему-то не вушакомился — есть такое слово в Веремейках, не задавался, значит, как это умеют делать другие, — зато поглядывал он по сторонам с той нескрываемой обеспокоенностью, когда каждому понятно: человек пришел выведать что-то.
— И ты тут? — сказал он Парфену Вершкому.
— И я, — ответил тот.
— И ты, — назвал дальше Микита Кузьму Прибыткова.
— Как видишь, — кивнул головой старик.
Все, кого Драница называл, отвечали ему с веселым прищуром в глазах, будто начинали игру и ждали от нее чего-то особенно потешного. Наконец очередь дошла до Зазыбы. Но Микита почему-то не решился обратиться к заместителю председателя колхоза — то ли смутился, вспомнив, как приходил за орденом, то ли застряло что в горле. Тогда Зазыба заговорщицки подмигнул Миките, сказал явно не без умысла:
— Мы, видишь, тут, а вы где?
— Мы? — оторопел Драница.
— У Браво-Животовского? — догадываясь, уточнил Зазыба.
— Так…
— Кто же там у вас?
— Браво-Животовский…
— Это мы знаем. Раз в гостях у него, так…
— Роман Семочкин…
— И про этого мы могли догадаться…
— Силка Хрупчик…
— А вот это уже что-то новое!
— Еще приятель Романов, что в Бабиновичах полицаем теперь. Пришел в гости в деревню. Не забывает. Роман сказал, что к Ганне ночевать поведет его.
Ганна, услышав это, не возмутилась, сказала, как о чем-то будничном:
— Нехай только детей напугают мне, так!..
— Значит, тебя они подослали сюда? — не сводил между тем с Микиты насмешливых глаз заместитель председателя колхоза.
— Почему это они? — взъелся Микита. — Сам шел, так вижу, горит в окнах…
— Не хитри, Микита, признавайся, — встрял в разговор Парфен Вершков.
Микиту явно припирали к стенке. Он это понимал. Потому произнес громко, даже с неподдельной обидой в голосе:
— Ну, как хотите, — и повернулся, чтобы уйти.
Но над столом, метнувшись, выросла вдруг огромная тень — встал Зазыба.
— Никуда ты не уйдешь, раз пришел! — Он не хотел выпускать Драницу из конторы, чтобы тот не поднял своих собутыльников раньше времени. — Садись вот с мужиками вместе, да поговорим. Ты даже не догадываешься, зачем мы собрались тут?
— Так ясно, все правленцы!
— И Кузьма?
— Так…
— А Парфен?
— Так…
— Садись, садись! — едва не хватая Драницу за полу, сказал Зазыба. — И голос будешь иметь, если что вдруг.
Драница мялся, но ослушаться не посмел.
— Ну, если треба, — делая вид, что с неохотой поддается уговорам, пожал он плечами.
А мужики, наоборот, засмеялись: мол, не шляйся от компании к компании.
Затем Парфен Вершков спросил Драницу:
— Ты бы рассказал, как там в Бабиновичах вам было с Браво-Животовским? Как немцы?
Драница заерзал на лавке.
— А никак!..
— Почему же?
— Потому.
— Ладно, Микита…
Что вы ко мне пристаете? Вот Зазыба тоже ездил в Бабиновичи, так… Нехай он первым расскажет.
— Ты опоздал, Зазыба уже рассказывал, — не моргнув глазом, соврал Парфен Вершков.
Драница недоверчиво сверкнул глазами, видно, ему не очень-то хотелось рассказывать о своем походе в занятое немцами местечко. Но он хорошо знал веремейковских мужиков: раз берут в переплет, то уже все равно на чем-нибудь отыграются, скажем, на той же торбе, которую откопали деревенские мальчишки в огороде. А именно этого Микита больше всего и боялся. И ему ничего не оставалось, как смириться.
— Так мы там каждый сам по себе-е-е, — отмежевываясь от Браво-Животовского, начал Драница. — Он ведь меня за переводчика брал. А там оказалось, что Адольф сам понимает по-нашему. Ну, Браво-Животовский и пошел один к коменданту. Я же остался стоять на крыльце. Сперва боязно было, а вдруг какой герман возьмет да и пальнет из автомата. Думаю, зря увязался за Браво-Животовским. Лучше бы дома сидел. А немцы, оказывается, не обращают внимания на меня. Им хоть бы хны. Сидят себе на траве около забора, бормочут, как бывало евреи, даже мне никак не понять их, да что-то жрут, завернутое в золото. Ну, тут я и осмелел. Ведь голодным побежал из дому.
— Неужто попросил у немцев? — выгнул от удивления кадыковатую шею Иван Падерин.
— Так они ему и дали! — будто с завистью, вслед за ним произнес Кузьма Прибытков.
Но Драница заперечил:
— Подходили же местечковые сорванцы, так немцы давали и им всего.
— Нет, как пить дать пожалели б тебе, — покивал головой Иван Падерин, — ведь сам говоришь, в золоте! Нет, как пить дать…
— Так у них все завернуто в золото, — уверял Микита. Тогда не удержался Парфен Вершков.
— А это вовсе и не золото, — подал он голос. — Это, должно быть, бумага у них такая. Так в нее они и завертывают… там сыр, масло разное… И не из золота она.
— Ну, как на иконах, — уточнил Кузьма Прибытков.
— Так черт ее знает! — почесал затылок Драница.
— Одним словом, попробовать тебе немецких пряников не довелось? — съязвил Иван Падерин.
— Так.
— А Браво-Животовскому? Его-то хоть накормили немцы?
— Вроде бы нет. Зато дали винтовку бельгийскую с патронами, во такими широкими, и полицаем назначили в Веремейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102