Некоторые из них безвозвратно погибли. Но Рута этого, кажется, не замечала. Она равнодушно обошла лужу, столкнув парочку журналов «Популярная механика» со стула — они едва не угодили в воду, должен заметить, — и уселась.
— Я Рута Липптон, — изрекла она.
Очевидно, нерешительность Руты не имела отношения к состоянию моего кабинета. Значит, эта нерешительность имела отношение ко мне самому? Будь я человеком обидчивым, непременно бы обиделся. Но я не обидчивый. Нельзя позволить себе такую роскошь, когда тебя постоянно сравнивают с Вождем Краснокожих.
Я кивнул и изобразил внимание, но Рута, похоже, ожидала иной реакции на свое имя. Она подалась вперед и повторила:
— Липптон, как пакетик чая. Только с двумя «п».
Она действительно немного смахивала на чайный пакетик. Теперь, когда она о нем упомянула, это стало особенно заметно. Загорелая почти до черноты и какая-то припухшая. Не хочу показаться грубияном, но я не мог не заметить, что у Руты прямо впереди имелись две весьма внушительных припухлости. Одной из причин, почему я не мог не заметить этих припухлостей, была форменная блузка Руты, которая застегивалась спереди. По крайней мере, она пыталась выглядеть застегнутой. Пуговицы на её пышной груди держались из последних сил, и между ними проглядывали две ощутимых бреши. В помощь пуговицам Рута добавила две английские булавки, стянув края брешей. Булавки находились под тем же страшным давлением, что и пуговицы. Честно говоря, вид у них был такой, будто они готовы в любую секунду расстегнуться и выстрелить. И попасть кому-нибудь в глаз. Я намеревался вытереть пол, но Рута сидела лицом к луже. Решив, что разумнее держаться подальше от английских булавок, я обогнул стол и сел.
— Рад познакомиться, — сказал я, честно стараясь не смотреть на булавки.
— Я владелица «Веселых Кудряшек», — тон Руты свидетельствовал, что если я этого до сих пор не знаю, то не имею морального права претендовать на звание частного детектива.
Я снова кивнул и проявил осведомленность:
— Парикмахерской.
— Салона красоты, — поправила она.
Глаза Руты ясно и отчетливо говорили о том, что я нанес ей тяжкое оскорбление.
Что тут сказать. Заведение, которое Рута окрестила салоном красоты, располагалось в двух кварталах отсюда, если повернуть налево у парикмахерской Пола Мейтни. Я частенько пробегал мимо, мотаясь по делам. Это была старая белая постройка с длинными, узкими окнами, единственная на весь квартал, у которой просело крыльцо. Еще бы ему не просесть, когда на него водрузили автомат с кока-колой. Мне достоверно известно, что некоторые обитатели нашего города заключали пари о точной дате, когда он провалится сквозь Рутино крыльцо. Этот древний автомат до сих пор утверждал, будто бутылка коки стоит десять центов. Рута, а может, какая-нибудь из её работниц, приклеила над щелью для монет записку: «Не 10, а 45 центов!».
Вдобавок к доисторическому автомату, окна заведения были заклеены рекламами различных причесок. Одна из них поразила воображение большинства женского населения Пиджин-Форка и прочно вошла в обиход. Пучок с начесом под названием «Осиное гнездо». А также на двери были вывешены два объявления, написанные вручную. «Стрижка, 5 долларов» и «Постоянная распродажа». Очевидно, объявления говорят правду, раз их не снимают.
Но фотографии причесок и вышеупомянутые объявления — вещи вполне заурядные. Имелось там ещё несколько вывесок, они-то и делали окна заведения Руты действительно уникальными. Вот что гласили эти вывески: «Классы керамики, дважды в неделю» и «ЗАПИШИТЕСЬ СЕЙЧАС: керамические изделия — дополнительный штрих к убранству вашей квартиры!»
Вот что представлял собой салон Руты. Салон красоты «Веселые Кудряшки» и Школа керамики.
— Извините, Салон красоты, — поправился я. — Конечно же.
Рута тряхнула темными кудряшками в знак прощения.
— Короче, я пришла к вам, потому что меня ограбили, а Верджил ни черта не делает по этому поводу.
Верджил, на которого жаловалась Рута, это не кто иной, как шериф Пиджин-Форка, Верджил Минрат. Это обвинение никак не могло относиться к Верджилу, которого я знал, а знал я Верджила очень даже хорошо, потому что он был школьным другом моего отца. Преступления, совершенные на территории Пиджин-Форка и его окрестностей, Верджил воспринимал как личное оскорбление.
— В вашу парикмахерскую проникли воры?
Рута снова тряхнула кудряшками.
— Ой, да нет же! Домой. Нынче утром кто-то влез ко мне в дом, когда я ушла на работу. Я только что узнала об этом, потому как у меня чулок поехал, и мне пришлось вернуться, чтобы переодеться. Захожу я, значит, и вижу, что меня, как у вас говорят, взломали и проникнули!
Насколько я понимаю, Рута жалуется на «взлом и проникновение». Я смолчал.
— И Верджил, — продолжала она, — ни черта не делает по этому поводу!
Похоже, эта фраза будет у нас рефреном проходить через весь разговор.
— А почему не делает? — спросил я резонно.
Рута хмыкнула и дернула плечиком.
— А кто его знает! — она облокотилась о стол и принялась накручивать «мокрый» завиток на палец. Ногти у Руты были розовые, под цвет униформы. Наверное, ему просто лень. Я его вызываю, говорю, мол, ограбили меня, а он ни черта не делает…
— …по этому поводу, — закончил я за нее.
И тут же понял, что зря, надо было позволить ей самой договорить, потому что Рута одарила меня мрачным взглядом.
— Этот ваш Верджил сделал все, что положено, но как-то без души. Сам даже в дом не зашел, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68