Но не этим сейчас были заняты ее мысли.
— Они считают, что я его убила, — проговорила она наконец.
— Да, это так. Но ведь вы сами не удосужились их в этом разубедить. — Она развела руками. — Почему вы не подошли к телефону во вторник ночью? — резко спросила я.
Она вздохнула:
— Потому что приняла снотворное. Я устала и была расстроена, не хотела ни с кем общаться.
— Так почему же им вы это не сказали?
— Я сказала, что спала. Остальное их не интересовало.
— Ну а та ваша ссора, которую регистраторша слышала днем в приемной? Почему вы не сказали полицейским, что это из-за меня? Вы им ничего не рассказываете, вот они и сочиняют.
— Они и не хотят ничего знать. Им нужно, чтоб я быстро и четко отвечала на вопросы.
— Господи, Оливия, да что это с вами?
Она посмотрела на меня слегка озадаченно:
— Вам-то что за забота? По-моему, вы потеряли к этому интерес. Сами сказали — «теперь пусть разбирается полиция». — Она легонько повела подбородком. — Что, решили, в конце концов, снова работать на меня?
— Только если вы его не убивали, — сказала я, чтоб посмотреть, как она отреагирует.
Оливия горько усмехнулась:
— Ясно. Значит, и вы так решили.
— Ничего я не решила, Оливия! Впрочем, трудно поверить, чтобы такая умная женщина, как вы, будь она невиновна, настолько глупо себя вела.
Как я и ожидала, мои слова ее задели. Оливия подняла глаза:
— Вы не поймете, если все рассказать!
— Почему бы не попытаться?
Мгновение она смотрела на меня. Я уже видела у нее подобный взгляд, и в этом же самом кабинете: она смотрела так на Лолу Марш, пристально, выжидающе, пытаясь определить причину злого умысла. Помолчав, она сказала:
— Вы хотите узнать, не убивала ли я своего мужа? Тогда я расскажу вам немного про нас с Морисом. Мне было двадцать девять, когда я с ним познакомилась, и я считала себя уродкой. Моя мать любила говорить — как это? — надо мной… «природа посмеялась», потому что я унаследовала фигуру от нее, а внешность от отца. Отца я помню плохо, он погиб в автокатастрофе, когда мне было девять лет, но мне уродом он вовсе не казался. Хотя в отношении меня мать была права. Знаете, кого я напоминала? Представительницу последнего поколения выродившейся Габсбургской династии. В галерее, где я служила, был у нас портрет одной испанской герцогини. Я даже взглянуть на него боялась. Чудилось, на себя в зеркало смотрю. И вот я встретила Мориса. Он только начал заниматься восстановительной хирургией. И его сразу заинтересовала моя внешность. У нас в галерее была выставка, я работала допоздна. Он подошел и заговорил со мной. Сказал, что все время наблюдал за мной издали; спросил, знаю ли я, что у меня изумительные глаза. Я подумала, он надо мной смеется. Но он говорил вполне серьезно. Потом рассказал, чем занимается, уверял, что может сде лать так, чтоб мои глаза заиграли на лице, что ему это ничего не стоит. Именно так он сказал. Я хорошо это помню. Я так смутилась, что даже резко его оборвала. Он и бровью не повел. Уже завелся. Ему не терпелось поэкспериментировать. Был настолько уверен в успехе, что даже предложил сделать операцию бесплатно, никаких «но» для него не существовало. На следующий день явился снова, пригласил меня на ужин, снова задал тот же вопрос. Через три недели он сделал мне первую операцию на нижней части лица. Всего было сделано четыре. Поначалу я особых изменений не замечала. Как вдруг в одно прекрасное утро просыпаюсь, синяков как не бывало и ни следа прежнего габсбургского уродства. Он оказался прав, ему удалось выявить во мне красавицу. Месяца через два моя мать умерла, и я стала обладательницей отцовского наследства. Весьма немалого. Мы вложили этот капитал в свое дело. Так возникла его первая клиника и небольшой фитнес-клуб в центре города, еще до того, как все это вошло в моду. Вот как у нас с Морисом все началось. Не скажу, чтоб слишком традиционно для любовного романа. Но иного опыта у меня нет. И с тех пор все так и шло. В духе партнерства. Я заботилась о нем и о нашем бизнесе, он заботился обо мне. Поддерживал внешний вид, уберегая меня от возврата к габсбургскому прошлому. Возможно, мы не только любили, но и нуждались друг в друге, не знаю. Но как бы то ни было, это продолжалось. И каждый получал то, что хотел. — Оливия вскинула голову. — Даже теперь, когда я смотрю на себя в зеркало, я вижу при этом его. Убить его означало бы для меня убить себя.
Житейские истории. В нашем деле столько их приходится выслушивать. Эта тянула на Пигмалиона с примесью Фауста. Но даже фантасмагория может оказаться правдой. Как бы то ни было, мне не показалось, что Оливия все это придумала. В сравнении с ее рассказом история моих амуров выглядела весьма жалко — отдельные эпизоды страсти или одержимости чередовались у меня с долгими периодами разочарования и скуки. Зато выхожу я из своих романов эмоционально целехонькой. И не только эмоционально. Возможно, это потому, что ни один мужчина не нашел ко мне такого глубинного подхода.
Мне вдруг стало любопытно: почему у них не было детей? Прожили вместе двадцать лет, достаточный срок, чтоб задуматься на эту тему. Может, не подпорченная беременностью фигура всегда была для них гораздо важнее, чем любовь и радость, которую приносят дети? Я смотрела на Оливию. Уголок левого глаза у нее подергивался — непроизвольно, как будто стяжки скрытой конструкции начали сдавать. Внезапно передо мной возник образ подвесного моста, тугого и величественного, который держится над пропастью всего на двух блестящих стальных цепях. Что, если цепи лопнут? Страшно подумать.
— Так вы продолжаете работать на меня или мне ждать, чтоб криминалисты подтвердили мою невиновность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80