- Может быть, есть другие причины?
- Какие там причины! - отмахнулся Артамонов. - Мы готовы были лечь костьми, - эту нашу готовность нельзя сбрасывать. Непременно сообщить командующему о высоком духе войск. Я уже послал донесение, а вы подтвердите: нам противостояла целая дивизия...
- Прошу прощения, - заметил Душкевич. - По нашим сведениям, в Сольдау были два полка. Я об этом доложил Алексею Михайловичу.
- Что? Откуда два полка? - удивился Артамонов. - Помилуйте! Нет, я совершенно определенно знаю - дивизия! Разведка перехватила германский телефонный провод. Вот он подтвердит, - Артамонов поглядел на Ловцова.
- Да, дивизия.
Крымова покоробила покорность Ловцова, с которой тот врал.
- Ну так что? Дивизия или все же два полка, - спросил Крымов у Душкевича.
- По нашим сведениям, два полка, - повторил Душкевич.
- В данном случае это не очень важно, дивизия или два полка, примиряюще произнес Ловцов. - Еще будет возможность это выяснить.
- Надо выяснить! - сказал Крымов, одерживая себя. - Я еду к Роопу в Генрихсдорф... Кстати, там базировались цеппелины. Помните? пленный капитан говорил, что в Сольдау два полка?
Он показывал, что не верит Артамонову, даже больше - что Артамонов врет. В этом не было сомнений - мелко, бесцельно врет, лишь бы преподнести движение корпуса почти как битву народов. Все поняли смысл и, главное, суть крымовских слов. Артамонов расставил руки, наклонил голову набок и с досадой улыбнулся, раскрыв рот, словно говорил: "Э-э!" Ловцов с безучастным видом отвернулся. Душкевич взял Крымова за руку, стал советовать не ехать автомобилем, а взять лошадей и в сопровождение двух - трех конвойцев.
- Я провожу господина полковника, - сказал Пфингстен. Крымов вышел из зала и вымолвил вполголоса:
- Ну каков Мальбрук! Ты, Пфинготен, где-нибудь еще видывал таких?
* * *
10 августа, когда все корпуса второй армии беспрепятственно продвигались в глубину Восточной Пруссии, начиная верить в повальное бегство германцев, у деревни Орлау передовой полк пятнадцатого корпуса, 29-й Черниговский, натолкнулся на сильное сопротивление.
После полудня полк стал занимать лежащую в лощине деревню и после небольшой перестрелки с германским арьергардом без труда занял ее.
Командир третьей роты штабс-капитан Соболевский с надеждой смотрел на остаток дня. Нужно было дать людям отдохнуть, напечь каких-нибудь лепешек, ибо в Нейденбурге полк не успел разжиться хлебом. И еще - раненых было мало, три человека с царапинами.
Соболевский вызвал артельщика и фельдфебеля отдать необходимые распоряжения.
Денщик во дворе разогревал самоварчик; в комнате было чисто и уютно. Солнце ярко освещало все углы, поблескивало на резных дверцах дубового буфета с толстощекими жизнерадостными фигурками купидонов. Артельщик вернул Соболевскому ротные суммы, которые тот давал на сохранение перед боем, командир вынул из бумажника две двадцатипятирублевые кредитки - на покупку муки.
- Не у кого, все поутекали, - сказал артельщик, беря деньги.
- Чтоб муку достал, - велел Соболевский. - Хватит нам ждать манны небесной. Не достанешь - пойдешь в строй.
- Достану, Николай Иванович, - уверил артельщик.
- Теперь ты, - продолжал Соболевский, обращаясь к фельдфебелю. - Брать из имущества жителей без разрешения офицеров безусловно воспрещаю. Солдат не разбойник. А мародеров - полевому суду. Все спиртные напитки немедленно выливать, посуду - разбивать.
- Так точно, ваше благородие! - ответил фельдфебель. - Не допустим.
Вошел денщик Соболевского, с усмешкой сообщил, что к ним приехал полковой священник.
- Чего смеешься? - спросил командир. - Пойди приведи отца Георгия... Нет, я сам встречу. А вы - ступайте.
Он вышел во двор без фуражки, с расстегнутым воротом, по-свойски.
Из самоварной трубы бойко валил уютный дым. Вдоль красной кирпичной стены скотного сарая порхала бабочка-траурница, то поднималась, то опускалась.
Он мимолетно вспомнил Полтавский кадетский корпус, тихую Ворсклу, окруженную длиннокосыми вербами, белые косынки хохлушек.
Из сарая доносилось мычание. Простая жизнь, похожая на российскую и все-таки совсем чужая, окружала Соболевского в этом чистом дворе с кирпичными постройками.
Отец Георгий благословил его крестным знамением, улыбался. Все любили полкового священника, уже старого и лысого, за добрую душу, звали Батей; был Батя азартным картежником, играл в гарнизонном клубе в штосс и еще сильнее увлекался садоводством в своем саду.
- Здравия желаю, батюшка, - сказал штабс-капитан. - Заходите, чаю попьем, сегодня же воскресение.
- У тебя сухари? - спросил Батя. - От сухарей у меня зубы болят.
- Бисквитами угощу, - пообещал Соболевский. - Что новенького, отец?
Он вдруг поморщился, а священник втянул голову в плечи - в воздухе засвистела граната и разорвалась где-то рядом.
- Что это такое? - спросил Батя. - Как с тобой чай пить, ежели у тебя война идет?
- Это случайный, - ответил Соболевский. - Или наши батарейцы прицел не тот поставили.
Священник посмотрел в небо. Вновь было тихо, бабочка-траурница все порхала во дворе.
И тут снова - свистит, еще свистит, загудело со всех сторон, задрожала земля. Черный фонтан вырос за спиной священника на улице, и комья земли застучали по двору, обдав Соболевского и отца Георгия гарью и пылью.
- Живы? Скорей в дом! - крикнул Соболевский.
Вестовой подхватил самовар, заслонив его спиной. Соболевский взял фуражку, бинокль, шашку и снова выскочил во двор. Гремели разрывы, стоял черный дым, и до неба поднималась серая пелена.
Обстреливали с высот, окружавших деревню. Соболевский понял, что надо спасать людей, и побежал по улице, придерживая одной рукой фуражку, другой шашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77