К счастью, порывом ветра наполнился парус другой пинассы, и она понеслась по ветру быстрее, чем гребли разъяренные дикари.
С того самого часа ни один англичанин не отваживался выйти за частокол без полного вооружения и сильной охраны. Ночь за ночью моноканы и их союзники привозили с собой пленников, чтобы мучить их в пределах досягаемости глаз и ушей осажденного и серьезно истощенного гарнизона.
Они оставили О'Даунса напоследок, вероятно, из-за его могучей силы и несгибаемости. Жутки были вопли и крики ирландца, когда с помощью раковин туземные женщины Чапунки сустав за суставом отрубали ему пальцы на руках и ногах, затем рассекали ему ноздри и перед тем, как отрезать ему глазные веки, подносили горящие головешки к его половым органам. По меньшей мере полторы тысячи дикарей плясали, завывая и подбрасывая вверх оружие, когда в конце концов черноволосый ирландец безжизненно рухнул в своих оковах. Тогда они буквально разрезали его на мелкие кусочки.
Секоты, моноканы и паспеги появлялись на острове в таком подавляющем большинстве, что гарнизон не мог ничего поделать, и никто не слушал сэра Томаса Кавендиша, когда он призывал добровольцев совершить вылазку.
— Это чистое самоубийство, — заявил капитан Амадас, разбирая оружие с группой боеспособных солдат, которых осталось теперь слишком уж мало.
Горькими были упреки, посыпавшиеся на партию Кавендиша, когда враг посменно продолжил осаду, постоянно подвозя новые силы с материка. Стало совершенно ясно, что число туземцев в дюнах приумножалось ежедневно. Часовые на частоколе видели, как с южной оконечности пролива прибывали пирога за пирогой; никто не сомневался, что вскоре последует нападение на гарнизон значительными силами.
Гарнизон укрепил бы свой частокол, но совсем не осталось древесины, если не считать той, что давало снесение хижин и бараков. В тесноте своего огороженного лагеря колонисты не имели возможности уединяться для личных нужд, и от загаженной земли с каждым днем воняло все сильнее.
Питер Хоптон уже совсем души не чаял в своих светло-коричневых служанках, Джилл и Джейн. Они оказались веселыми маленькими созданиями, всегда готовыми улыбаться и предупреждать малейшие его желания. С обожанием следили они за ним своими черными большими глазами, когда он занимался своими обязанностями, не отнимавшими теперь много времени, поскольку с рыбалкой и охотой было уже покончено.
Спустя месяц с того дня, когда сэр Томас Кавендиш напал на селение Намонтак, продовольственный склад оказался таким же пустым, как и прежде. Колонисты, забыв о дисциплине, жадно насыщались на всем протяжении этого обманчивого двухнедельного мира и первых дней осады, и запасы продуктов, которые можно бы растянуть на полгода, были уничтожены за один месяц.
Джилл, поблескивая шоколадными бедрами, склонилась над единственным железным котлом, в котором маленькая хозяйка Питера стряпала еду. Горестно вздыхая, она осмотрела крошечный кусочек сушеной оленины, который вместе с горсткой кукурузы и несколькими моллюсками должен был пойти на приготовление жидкой бурды — мешанины из того, что попалось под руку. Тем не менее она улыбнулась, похлопывая себя по животу, значительно утратившему свою округлость; то же самое произошло и с ее маленькими крепкими грудками.
Питер благодарил Бога, что его гарем не последовал примеру некоторых рабынь-индианок, напяливших на себя нелепые костюмы — жалкую имитацию одежд европейских женщин, — выкроенные из старых материй или изношенной парусины. Рабыни Питера благоразумно отказались надеть на себя что-либо более существенное, чем украшенные бахромой передники из оленьих шкур, почти не скрывавшие их прелестей.
В качестве своей доли из полученного ими выкупа Питер предусмотрительно выбрал браслеты, кольца для украшения ног и ожерелья из роскошной золотисто-красной меди. Первое время ему пришлось трудновато, так как невозможно было одарить служанок равными по ценности вещицами. Джилл набрасывалась на Джейн, вырывая у нее медную серьгу, которую ошибочно считала более ценной, нежели маленькая серебряная подвеска, оправленная в черепаший панцирь.
В целом же, пока оставалась еда, они втроем поживали счастливо. Питер любил понежиться, возложив голову на колени Джейн, в то время как Джилл с упоением копалась в сальных и желтых его волосах, отыскивая каких-либо насекомых. С той поры, как отбыли они из Плимута, в колонии не оставалось, пожалуй, ни одного человека, кто не дал бы на теле своем пристанища всевозможным паразитам.
Когда запасы провизии почти иссякли, Лейн — один из немногих среди колонистов хранивший обет безбрачия — произнес пространную речь, настаивая, чтобы все пленницы были отпущены на волю. Из-за этого возникла угроза открытого мятежа.
— Какая разница? — прорычал Эндрю Госнолд. — Еще несколько дней — и все мы погибнем. А до этой поры давайте лучше хоть спать-то будем в тепле.
— Но может прийти корабль.
— Корабль? — Со всех сторон зазвучал издевательский смех. — Ни за что не отдам свою Сюзан — лучше сам ее съем.
Губернатор, как обычно, накричал, пригрозил и, в конце концов, уступил.
Дня через два Питер сказал своим красоткам:
— Боюсь, что настала последняя ночка, после которой мне с вами уже не порезвиться.
Они, не поняв ни слова из сказанного, но уловив такое знакомое им «порезвиться», весело закивали, заулыбались и обняли его за шею гладкими темными руками.
В ту ночь дурные предчувствия Питера, похоже, оправдывались: в лагере среди дюн, разведя большие костры, воины Чапунки бесновались, колотя во все барабаны и завывая, как волки зимней порою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169